Юрий Алексеев (2) - Евгений Чудаков

В боксе появился Владимир Тисов, совсем еще молодой человек, но уже механик с трехлетним стажем работы в лаборатории. В войну он служил в ПВО Москвы, обезвреживая вражеские зажигательные бомбы. Одной из таких зажигалок «с сюрпризом» был тяжело ранен, сперва сочтен мертвым, потом выхожен, отправлен на Западный фронт, затем на Дальний Восток, где дошел до Мукдена…

Гринберг предложил запустить двигатель, погреть его часок и начать очередной эксперимент по программе испытаний. Но Варшавский решил повременить немного, подождать четвертого экспериментатора — химика Бориса Михайловича Соловьева. Профессор Соловьев был прикомандирован к двигателистам по распоряжению академии для исследований новых видов топлива и уже принес большую пользу проекту, предложив специальный катализатор для рабочей смеси в цилиндре нового двигателя.

В отличие от сотрудников-энтузиастов, приходивших в лабораторию когда раньше, а когда и позже положенного, Соловьев был человеком скрупулезно пунктуальным. Как только стрелки часов отметили 10.30, Борис Михайлович открыл двери бокса. Двадцать минут понадобилось на то, чтобы он смог подготовить и подключить свои приборы. В 11.00 Варшавский тихо сказал: «Запускайте!» Тисов включил питание, Гринберг нажал кнопку стартера, и двигатель заработал.

Приборы Соловьева находились вдали от двигателя, в самом углу бокса, откуда поступало горючее. Профессор стоял возле них, внимательно наблюдая за ползущими по шкалам стрелками. Гринберг расположился в центре бокса у главного пульта управления. А Тисов и Варшавский с любопытством истинных автомобилистов подошли вплотную к работающему двигателю.

В 11.20 Гринберг заметил по приборам, что температура цилиндра превысила норму, и сказал об этом Варшавскому. Тот, по привычке автомобилиста-практика, протянул руку, чтобы проверить это на ощупь, но не успел…

В 11.21 двигатель взорвался.

Находившиеся ближе всех к месту взрыва Тисов и Варшавский успели подумать: так рвется снаряд в блиндаже. В следующее мгновение сознание покинуло их, но взрывная волна пощадила, пронеся осколки мимо. Как сообразили позже, они чудом оказались в мертвой зоне взрыва.

Другим участникам эксперимента пришлось хуже. Один из осколков попал в голову стоящего у пульта Гринберга, второй достал Соловьева. Гринберг успел выключить питание и тяжело опустился на пол.

Услышав взрыв, сотрудники лаборатории, не занятые в эксперименте, кинулись к боксу. Открыв двери, они растерялись. В углу стонал Соловьев, Гринберг, обливаясь кровью, молча сидел на полу у пульта. Рядом с дымящимися обломками двигателя неподвижно лежали Тисов и Варшавский.

Первым очнулся Варшавский. Следом пришел в себя Тисов. По фронтовой привычке быстро ощупали себя, убедились, что ранений нет и деловито принялись за ликвидацию последствий аварии. Вызвали «скорую», обломки двигателя залили пеной из огнетушителя, заткнули пробитую осколком дыру в «стакане», откуда хлестала вода.

«Скорая» запаздывала. Наскоро посовещавшись, решили отправить пострадавших в больницу на ЗИСе Чудакова. Шеф на этой машине не ездил, и она почти все время находилась во дворе лаборатории.

Бережно перенесли Гринберга и Соловьева в просторный салон ЗИСа. Машина плавно выкатилась за ворота, водитель включил фары и, прерывисто сигналя, на полной скорости помчался в сторону Большой Пироговской, к одной из лучших в Москве хирургических клиник.

Тут, пожалуй, следует сказать несколько слов о риске исследователя. С легкой руки авторов многочисленных документальных и художественных произведений о летчиках-испытателях, физиках-атомщиках и альпинистах мы стали представлять себе, что только они связаны, выражаясь языком протоколов, с источниками повышенной опасности, причем связаны непосредственно. Конечно, и летчик, и оператор ядерного реактора, и альпинист очень рискуют. Но нередко на не меньший риск идут строители новых мостов и высотных зданий, химики, радиоэлектронщики или, как в нашем случае, создатели новых моторов. И часто наибольшему риску подвергаются не исполнители, а руководители исследований, те, кто взял на себя смелость утверждать, что можно сделать что-то так, как никто и никогда еще не делал, те, кто берется отвечать не за одну только собственную, а за множество жизней, за труд и средства, вкладываемые в исследования.

В большинстве случаев оказывается, что степень риска в исследованиях зависит прежде всего от двух факторов — от меры неизведанного и меры ответственности, принимаемой на себя тем или иным исследователем. Взрыв в боксе № 4 лаборатории на Краснопролетарской наглядно иллюстрировал эту формулу.

Ответственность за катастрофу, за здоровье пострадавших в ней людей, за срыв задания лежала прежде всего на Чудакове. Спасения можно было искать на разных путях. Например, попытаться найти «стрелочника», допустившего оплошность при проведении испытаний. Или, используя связи в высоких сферах, замять инцидент, прекратить дальнейшую разработку конструкции, как говорится, спустить дело на тормозах.

Был и третий путь: доказать, что взрыв — случайность. Не совсем обычная при испытании двигателей, но все же случайность, а не следствие пороков проекта. Тогда можно продолжать разработки, усовершенствовать конструкцию, добиться успеха на новых установках. Но… гарантий не будет и на этот раз. Сам по себе вариант самый рискованный: новые испытания — новый риск…

Чудаков искал выход в мучительных размышлениях. Советоваться было почти не с кем, да и некогда. Ему казалось, будто пробирается он в темном подземелье, крыша которого вот-вот обрушится. Но пришел новый день, и решение было принято. Чудаков выбрал третий путь.

Еще десять дней понадобилось, чтобы добиться разбора причин катастрофы на самом высоком уровне. Рискованный ход. Последствиями в случае неудачи грозил тяжелейшими. Тем не менее руководитель лаборатории добился своего. В конце июня Чудакова с Варшавским вызвали в Кремль.

В городе было пыльно, жарко. Семья Чудаковых жила на даче. Евгений Алексеевич позвонил своим и сказал, куда и зачем едет. Жена немедленно собралась и отправилась в Москву, понимая, что может понадобиться мужу.

Потом Чудаков позвонил в гараж, чтобы вызвать машину — его служебный ЗИС в этот день был занят. В гараже сказали, что изрядно поездивший «хорьх» вышел из строя — заклинило задний мост. Плохое предзнаменование, решил Евгений Алексеевич, но быстро подавил приступ суеверного малодушия. Можно было, конечно, позвонить в академию и попросить, чтобы за ним прислали одну из академических машин. Но просьба эта в устах крупнейшего в стране автомобильного специалиста, хозяина целой автомобильной лаборатории, прозвучала бы нелепо. Потому Чудаков связался с одним из своих старых друзей по НАТИ и попросил его «одолжить» личную машину. Тот согласился, предупредив, что через час она понадобится ему самому.