Федор Елисеев - Казаки на Кавказском фронте 1914–1917

Настроение сразу же поднялось. Широкой рысью, словно на маневрах, полк быстро движется на юг. Авангардная 4-я сотня есаула Калугина, 50-летнего маститого кавказца, вьется по дороге далеко впереди полка… В центре долины видим село и в нем — какое-то конное движение. Мигузов бросает туда взвод казаков. Свалившись в низину, сразу же потонули в мягкой молодой сочной траве по животы лошадей. Взвод казаков широким наметом летит прямо на село. А наш полк, поднимая молодую весеннюю пыль, своей мощью в 800 шашек, все тою же широкой рысью шел вперед, вперед-Где там курдам остановить нас, кавказцев первоочередного полка, в котором самому старшему возрасту казаков шел 26 год от рождения, а самому молодому — 23-й.

недаром поет наш полк любимую ермоловскую песню.

Из села выскочили десятка два конных курдов и в беспорядке широким наметом понеслись на юг. Мы вскочили в село. Оно оказалось армянским. В нем — только женщины и дети. Все они не плачут, а воют по-звериному и крестятся, приговаривая:

— Кристин!.. Кристин!.. Ирмян кристин!

Ничего не понять от них о событиях, происшедших в селе. Жестом руки успокаиваю их. Восточный мир податлив. И верующий во что-то Высшее, фатально верующий. Сняв папаху и перекрестившись, я этим показал им, что они находятся теперь под защитой русского оружия. И не задерживаясь — наметом — двинулись на юг. А через версту, у ручейка, видим до десятка армянских трупов. Теперь нам стала ясна причина рыданий и скрежета зубов женщин в селе. Все трупы еще свежи. У всех позади связаны руки. И все с перерезанным горлом. Одежда подожжена и еще тлела. Все молодые парни с чуть пробивавшимися черными усиками. Картина жуткая. Казаки молча смотрели на них. И для них, как христиан, лик войны менялся. Они возненавидели курдов и жаждали мщения.

25 апреля у нас дневка. С утра во все стороны высланы сильные офицерские разъезды. Мне поручено пройти на восток, в сторону персидской границы.

Пройдя перевал, по узкому ущелью взвод казаков спускается в долину. На ней пасущееся стадо. Кое-где видны люди, гуляющие среди этого стада. В бинокль различаю, что это не курды, а вроде русские солдаты. Но какая часть? И к тому же — конная. Подобрались совсем близко. Оказалось, что это стоит биваком 2-й Читинский полк 2-й Забайкальской казачьей бригады генерала Трухина.

Направляясь в штаб полка, мы пересекаем долину среди многих сотен вольготно пасущихся лошадей. Все они оседланные, с уздечками и без уздечек. У немногих повод привязан к одной ноге. Это, видимо, строптивые кони. А у многих повод с уздечкой был просто намотан на шее. И в таком виде пасется весь полк, так тихо, мирно, словно он находится на маневрах. Мы же на войне и в наступательном походе. За перевалом стоит наш полк в полной боевой готовности, оседланным и могущим выступить по тревоге менее чем за пять минут.

Мои казаки смотрят и крутят головами, удивляясь этому. Лошади забайкальцев маленькие, косматые, гривастые и хвостатые. А масти такой, словно кто собрал все конские масти, существующие на белом свете, и вселил их в этих лошадей.

Я у командира полка полковника Васильева. Знакомлюсь с обстановкой и докладываю ему об Араратском отряде. Встречаю сверстника по Оренбургскому военному училищу. Он говорит, что их командир полка — офицер Генерального штаба. Он вполне интеллигентный человек, но что-то у него от регулярной кавалерии. И это не вязалось со льготным полком мобилизованных казаков второй очереди.

Распрощавшись с забайкальцами, вижу на биваке закавказских татар. Заинтересовавшись, спросил: кто они? И узнаю, что «они» есть «ат-тэльни татарьски сотнь», то есть отдельная татарская сотня. И что у них командир сотни — Али-хан из Маку.

Когда наша Закаспийская казачья бригада стояла в Маку, то этот макинский Али-хан поставлял всей бригаде фураж. Добрый толстяк приезжал к нам на бивак на маленькой белой кобылке, шутил с офицерами, бывал нашим гостем, и так как он с акцентом говорил по-русски и недостаточно понимал тонкости нашего языка, то со многими был на «ты». Ему было около 30 лет. Я решил зайти к нему, воину и теперь союзнику нашему.

Всадник-татарин довел меня до его жилища и сказал:

— Он живот здэс.

Пройдя по узкому, низкому и длинному проходу в глубь курдского жилища-норы, вижу: на коврике лежит все тот же очень толстый Али-хан. Он в одном белье. Обложен подушками, чтобы мягко было лежать. Наволочки — из материи хорошего качества, но грязные. Он очень рад встрече. Извиняется, что лежит, так как ему трудно вставать. Это — кавалерийскому начальнику.

Оказывается, на собственный счет он сформировал конную сотню добровольцев — человек в 70 — и руководит ею. Он жалуется мне, что у него плохая дисциплина в сотне, так как татары очень плохо знают русский язык и в дисциплине мало что понимают. У него вся надежда на грузин, его помощников, с которыми он и просит меня познакомиться. И я знакомлюсь. Это интеллигентные люди, хороших дворянских фамилий и достаточно хорошо говорящие по-русски. Они отлично одеты и очень вежливы. Перед моим приходом у них был жаркий спор. И Али-хан просит меня рассудить, прав ли он.

— Ти русскава Белава цара аффицер. Ти должин усье знат — так обратился он ко мне.

Спор же был таков: надо узнать — занято ли село курдами или нет? Он вызвал добровольцев. Нашелся только один. Грузин. За это ему был обещан в награду Георгиевский крест.

Грузин один верхом въехал в село. Оно было пустое. И этот грузин-дворянин и сам Али-хан находили, что подвиг совершен и доброволец достоин награды, но всадники-татары запротестовали: в селе, мол, никого не оказалось, значит — и нет подвига.

Все с широко раскрытыми глазами ждали, что скажет «офицер русского Белого царя, который должен все знать». Высказав свой взгляд, я стал на сторону начальника «ат-тэльни татарьски сотнь» Али-хана. Все смолкли, так как престиж русского офицера был для них непререкаем.

— Он был бы убит, если бы село занимали курды, — был мой довод. — И он на это шел. Это и есть подвиг.

Все согласились.

27 апреля полк идет на присоединение ко всему отряду. Вдруг — речка шириной саженей в десять. Наша 3-я сотня идет вслед за конно-горной батареей. Глубина — под тебеньки седел. Как же пройдут наши «горняшки» — думаем мы. И видим: батарейцы смело входят в реку, горные орудия быстро скрываются под водой и поверх них сильно бурлит поток, словно играя с пушками. Вот они уже на том берегу. Слышим команду офицеров. Солдаты быстро спешиваются, снимают чехлы с орудий, быстро прочищают стволы поршнями и вновь закрывают чехлами дула орудий.