Федор Елисеев - Казаки на Кавказском фронте 1914–1917

К 11 часам ночи обе головные сотни кавказцев присоединились к полку: они, как и таманцы, не выдержали огня турок и «свалились» влево, в какую-то котловину.

В глухую полночь наш полк присоединился к таманцам. Здесь мы узнали наши приблизительные потери:

— хорунжий Абашкин убит, и тело его осталось у турок;

— прапорщик Ширай контужен разрывом шрапнели;

— сотник Вася Демяник, командир 1-й сотни, нервно потрясен и отправлен на санитарный пункт;

— под всеми офицерами головных таманских сотен убиты лошади;

— сколько убито и ранено казаков и лошадей головных сотен Таманского полка — не выяснено, они остались «где-то там»… сильно пострадала 1-я сотня;

— у кавказцев под командиром 6-й сотни есаулом Флейшером убита лошадь; сколько убито казаков и лошадей — не выяснено.

1-й Таманский полк, как больше пострадавший, был оттянут на ночлег куда-то назад, а Кавказскому полку приказано оставаться «на месте начала атаки» и нести усиленное сторожевое охранение.

Ровно в полночь в стороне турок, на южном фланге, с хребта, что за ущельем, высоко взвилась в нашу сторону ракета и осветила и поле боя, и нас, кавказцев. Мы ждали ночной контратаки турок, но то, оказалось, был их условный сигнал к общему отходу.

С раннего утра вперед высланы сильные разъезды, которые не обнаружили турок и подобрали тела убитых казаков. Среди них был и хорунжий Абашкин, в одном белье, исколотый штыками. У окопов лежала убитая его дивная гнедая кобылица…

Абашкин дошел до окопов турок…

Атака производилась на каменистый подъем с валунами, приблизительно в 10 градусов. Это — тоже безумие.

9 июля, миновав вчерашнее поле боя и следующую за ним котловину, полки вошли в лесистые горы и заняли кряж.

Как гибнут казаки…

Ординарец от 5-й сотни подъесаула Авильцева был послан с приказанием в свою сотню. Шел горячий бой. Из орудий турки обстреливали и наш гребень, и все то, что было за ним. Наметом казак Рябцев (станицы Терновской) возвращался к штабу полка по главной дороге. Над «тремя командирами» прошипел снаряд, и шрапнель разорвалась над самым казаком, застлав его дымом. Послышался тот плач, которым плачет заяц, когда он бывает схвачен гончей собакой за шею. И когда разошелся дым — на дороге беспомощно барахтались и лошадь, и казак Рябцев. Потом возгласы умолкли, так как казак был уже мертв.

10 июля, преодолев еще один лесистый хребет, бригада вышла на шоссе Трапезунд — Эрзинджан. Здесь мы пропустили мимо себя наших родных пластунов 4-й Кубанской бригады, с севера шедших по шоссе в Эрзинджан.

Запыленные с ног до головы, в гимнастерках, в неизменных своих папахах, небритые и усатые, с примкнутыми к винтовкам штыками, с уродливыми вещевыми мешками за плечами, с потрепанными грязными холщовыми сумками через плечо, в которых находились и пища, и разные походные причиндалы, они мало походили на регулярную пехоту… Но — скорым шагом и с задорным видом они двигались по пыли в раскаленный, жаркий день так молодецки, что мы, конница, пришли в восторг и шумно приветствовали их густые ряды, шедшие «не в ногу» и где кто хотел. Их офицеры в своих изношенных и потертых костюмах никак не выделялись среди своих братьев-казаков.

Наша бригада не дождалась прохода всей колонны пластунов, так нам дорогих по крови, по нашей Кубани, и двинулась куда-то на запад.

Взобрались на громаднейшее плато. Каменистая почва. Солнцем выжженная трава. Ни сел, ни кустика, ни деревца кругом, куда хватает глаз. От самого Мемахатуна никакого подвоза ни продуктов, ни фуража. Все жители ушли со всем своим скарбом. У казаков давно вышел запас сухарей. Иногда доставали мясо, оставленный одиночный скот, варили суп не только что «без ничего», но и без соли. Ну, какая там была еда?

Я заметил, что казаки на привалах, рассыпавшись, что-то искали в высохшей траве и ели.

— Што вы едите? — спрашиваю, сам голодный.

— Да ягоды, ваше благородие! — отвечают они. Попробовал я их, эти ягоды… — что-то вроде морошки, кисло-горькое, сморщенное от лучей солнца. Попробовал и… выплюнул.

— Да ведь это отрава… — говорю им.

— Э-эх, ваше благородие! — протянул один из них. — Пущай хучь отрава, но все же кисленькая… ни хлеба, ни соли нетути… адна мяса… ана уже ни лезет у рот…

И я их понял. И этак восемь дней подряд.

17 июля бригада пересекла глубокую травянистую долину, поднялась на следующий кряж, несколькими сотнями спустилась вниз и пересекла шоссе Эрзинджан — Сивас в 20 верстах западнее Эрзинджана. Цель была достигнута: своим маршем бригада все время угрожала левому флангу турок, отходивших к Эрзинджану под натиском 39-й пехотной дивизии. На второй день отходящие турецкие пехотные части оттеснили казаков назад, на кряж. Сюда пришел приказ командира 1-го Кавказского корпуса генерала Калитина, сообщавший: «Эрзинджан занят 17 июля. Бригаде генерала Колесникова свернуться и прибыть в город».

Приказ прочитан казакам в строю. Победные клики «ура» покрыли эту приятную весть и такой желанный конец двухмесячной операции — Мемахатунской и Эрзинджанской.

Бригада спустилась вниз, в долину, и здесь, к своему удивлению, мы встретили храбрую Сибирскую казачью бригаду. В резервной колонне она стояла в укрытии перед выступлением «куда-то». На фоне защитного цвета гимнастерок и фуражек густой массы конницы — вихрастые, всклокоченные чубы да полосы красных лампасов на шароварах — цвета Сибирского казачьего войска. Воинский «салют» и «ура» с обеих сторон, как соратников по крови, восторженно вылетели из многогрудых колонн четырех казачьих полков, широким эхом огласив безлюдную турецкую долину и ближайшие хребты гор. Мы со сладостью вкушали воинскую победную Славу — как вполне заслуженный финал нашего тяжелого, но победного марша.

Бригада двинулась к Эрзинджану. Туда должны прибыть наш штаб дивизии, артиллерия, обозы и полковая канцелярия.

Два месяца не печатались приказы по полку. Приказами надо провести потери полка. Это есть главный документ для убитых и раненых всех чинов полка для внесения в их послужные списки. Приказами по полку проводятся лошади, убитые под офицерами и казаками, как главный документ, по которому они могут получить за них денежное вознаграждение по казенной расценке.

Многое надо сделать в запущенной канцелярии. Обо всем докладываю командиру полка и прошу командировать меня вперед, «по тропам», чтобы сэкономить время. Полки пойдут кружной дорогой и только завтра.

Мистулов — удивительный человек. Что бы я у него ни попросил — никакого отказа. Даже обижается на то, что я его прошу. И у него это получается как-то особенно приятно. И здесь он мне отвечает: