Владимир Дайнес - Жуков

Мужество и смелость Жукова были отмечены в приказе Реввоенсовета республики от 31 августа 1922 года № 183: «Награжден орденом Красного Знамени командир 2-го эскадрона 1-го кавалерийского полка отдельной кавалерийской бригады за то, что в бою под селом Вязовая Почта Тамбовской губернии 5 марта 1921 г., несмотря на атаки противника силой 1500–2000 сабель, он с эскадроном в течение 7 часов сдерживал натиск врага и, перейдя затем в контратаку, после 6 рукопашных схваток разбил банду».

Осенью 1921 года эскадрон Жукова участвовал в разгроме отряда Зверева, который насчитывал около 150 сабель. Несколько дней эскадрон преследовал повстанцев, пытавшихся скрыться в лесах. Наконец красноармейцы настигли их и вынудили принять бой. «Незадолго до этого у меня появился исключительный конь, — рассказывал Г.К.Жуков писателю К.М.Симонову. — Я взял его в бою, застрелив хозяина. И вот, преследуя антоновцев со своим эскадроном, я увидел, что они повернули навстречу. Последовала соответствующая команда, мы рванулись вперед, в атаку. Я не удержал коня. Он вынес меня шагов на сто вперед всего эскадрона. Сначала все шло хорошо, антоновцы стали отступать. Во время преследования я заметил, как мне показалось, что кто-то из их командиров по снежной тропке — был уже снег — уходил к опушке леса. Я за ним. Он от меня… Догоняю его, вижу, что правой рукой он нахлестывает лошадь плеткой, а шашка у него в ножнах. Догнал его и вместо того, чтобы стрелять, в горячке кинулся на него с шашкой. Он нахлестывал плеткой лошадь то по правому, то по левому боку, и в тот момент, когда я замахнулся шашкой, плетка оказалась у него слева. Хлестнув, он бросил ее и прямо с ходу, без размаха вынеся шашку из ножен, рубанул меня. Я не успел даже закрыться, у меня шашка была еще занесена, а он уже рубанул, мгновенным, совершенно незаметным для меня движением вынес ее из ножен и на этом же развороте ударил меня поперек груди. На мне был крытый сукном полушубок, на груди ремень от шашки, ремень от пистолета, ремень от бинокля. Он пересек все эти ремни, рассек сукно на полушубке, полушубок и выбил меня этим ударом из седла. И не подоспей здесь мой политрук, который зарубил его шашкой, было бы мне плохо… У меня потом еще полмесяца болела грудь от его удара». [40] Цит. по: Симонов К. М. Заметки к биографии Г.К.Жукова // Военно-исторический журнал. 1987. № 11. С. 41.

…Затихал многолетний военный вихрь. Боевые награды и шрамы, бесценный фронтовой опыт — важный, но не самый главный итог этих лет. Обладая твердым и цельным характером, Жуков не запутался в коловерти сложных событий переломной эпохи и четко выбрал свою дорогу в жизни.

Портрет командира эскадрона: «Был он невысок, но коренаст. Взгляд у него спокойный, неназойливый, но цепкий, оценивающий. Скованности в позе комэска не угадывалось, но и той естественной расслабленности, которую может себе позволить человек, ведущий непринужденную застольную беседу, я тоже в нем не чувствовал. Движения его были сдержанны. Он, вероятно, был очень крепок физически, а в сдержанности каждого его жеста я чувствовал выработанную привычку постоянно контролировать себя, что свойственно людям волевым, внутренне дисциплинированным. Я сразу почувствовал, что мой комэск — настоящая военная косточка…» Такое впечатление оставил у своего старшины Г.К.Жуков, который после ликвидации восстания в Тамбовской губернии был назначен командиром 2-го эскадрона 38-го Ставропольского кавалерийского полка 7-й Самарской кавалерийской дивизии.

О деятельности Жукова на этом посту А.Л.Кроник оставил еще ряд интересных свидетельств, которыми не грех воспользоваться.

В то время при обучении молодых кавалеристов еще нередко использовались традиционные, прямо скажем, драконовские методы обучения искусству езды верхом и владению оружием. Жуков решительно не допускал этого в своем эскадроне. Издевательств над людьми он не терпел и считал, что гнусно и недостойно для красного командира унижать и оскорблять человека лишь потому, что он стоит ниже по служебному положению и поэтому не смеет ответить. Во многом благодаря Жукову в эскадроне сложились прекрасные товарищеские отношения между бойцами и командирами, что способствовало укреплению разумной дисциплины и исполнительности.

С новым пополнением в эскадрон пришел тихий, забитый, испуганный, неказистый крестьянский парень. Ничего у него не получалось, и даже собственного коня он побаивался, а тот, завидев своего седока, скалил зубы и не подпускал его к себе. Узнав об этом, Жуков посоветовал старшине учить бойца по-суворовски. На недоуменный взгляд Кроника пояснил: «Суворов говорил: боится солдат ночью вдвоем в караул идти — пошли его одного. Надо человека наедине с собственным страхом оставить, тогда он страх преодолеет. Метод суровый, но так личность воспитывается». Да и сам Жуков нашел возможность потолковать с незадачливым парнем: «Коня не бойся. Боевой конь — твой первый друг. Без коня никакой ты не боец. Что надо сделать, чтобы конь тебя любил? — Относиться к нему с доверием, а не со страхом… И с лаской — конь ласку любит. Дай ему хлеба, иногда сахарку».

И еще несколько раз разговаривал Жуков с этим бойцом. Вроде бы невзначай подойдет, скажет несколько слов, а парнишка после этого как будто ростом выше становился, плечи распрямлял. И не так уж много времени прошло, а словно подменили его: хороший стал боец, ловкий, старательный.

Мелочей для Жукова не существовало, с дотошностью он вникал во все стороны жизни эскадрона. Для многих Георгий Константинович был больше, нежели просто заботливый и строгий командир, — чувствовалось душевное тяготение к нему. «Он был человеком чрезвычайно сдержанным в личных отношениях со всеми, особенно с подчиненными, — вспоминал А.Л.Кроник, — и в этом проявлялось его понимание ответственности за своих подчиненных и понимание своей роли не только как строевого командира, но и как воспитателя. Он мог совершенно естественно и просто подсесть в круг красноармейцев вечерком и незаметно войти в беседу на правах рядового участника; мог взять в руки гармошку и что-нибудь сыграть под настроение (впоследствии он брал баян в руки гораздо реже, но любовь к хорошей и незатейливой песне и к игре на баяне сохранилась у него до конца его дней); мог оценить ядреную солдатскую шутку, но не любил пошлости. Он был прост, но никогда не допускал панибратского отношения и никогда не путал доверительность с фамильярностью.

Все эти оттенки человеческих взаимоотношений он чувствовал естественным, природным своим чутьем, которое может быть только в человеке со здоровой нравственной основой. И потому его командирский и человеческий авторитет был непререкаем, уважение к нему было непоколебимым, как бы строг или крут он порой ни был».