Георгий Яковлев - Никита Изотов

— Есть, товарищ командир. Повеселевший председатель ободрил:

— На время, понял? Так что не убивайся. Вернешься еще на свою шахту.

«Хоть и не очень хотелось мне бросать забой, но за новую работу принялся я горячо. Красноармейская школа дала мне очень много, а все же тяжеловато было, особенно первое время. Проработал я в комхозе два года — 1929-й и 1930-й — и стал проситься обратно в забой. Наконец мою просьбу «удовлетворили»: послали заведовать Червонопахарской сельскохозяйственной школой. Эта школа готовила садоводов, животноводов и огородников. При ней было большое хозяйство. Дело для меня совсем новое, но раз поручили, пришлось взяться и за него. Опять тяжеловато пришлось: хозяйство большое, учеников много, а помощи ниоткуда. Работа мне понравилась. Приятно было жить и работать среди новой молодежи, и часто я завидовал их детству. Понемногу подтянул школу, обсеялись, собрали урожай. Начал я зарываться в земельное дело…» — писал Н. Изотов в своих биографических заметках.

Хочется в этих воспоминаниях выделить слова — «раз поручили — пришлось взяться». В них — весь Никифор Изотов и тех лет, и более зрелый, в период героического ударничества, в тяжкие годы войны и восстановления Донбасса после Победы; и так — до последнего дня. В нем жило обостренное чувство долга, внутренней дисциплины и той социальной порядочности, что заставляет думать, болеть в первую очередь о деле, о коллективе, ставить всегда на первый план понятие «наше», а не «мое».

Годы громкой славы, встречи и знакомства с самыми известными в стране людьми, служебные взлеты и горечь потерь ожидали крестьянского мальчонку с Орловщины впереди, о чем он не мог не только догадываться, но даже помыслить. Слово «карьера» не значилось в лексиконе его поколения, а трудовой азарт был естественным состоянием богатырской натуры Изотова. В 1930 году он вернулся в Горловку. Вернулся не один, а с женой Надюшей и годовалой дочкой Зиной. Когда увидел знакомые терриконы, высокий копер, дрогнуло сердце, попросил возчика, что взялся доставить семью от станции, остановиться, встал с подводы, низко, по-крестьянски, поклонился в сторону шахты, своего Первого рудника. Пока ехали улицей, с лица не сходила улыбка.

Сняли Изотовы квартиру у одинокой женщины, вернее, не квартиру даже, а комнату. Хозяйка потребовала деньги за постой вперед, предупредила, что крика детского не выносит, подозрительно выспрашивала Никифора: точно ли он шахтер или впервые сюда попал, потому как она пускает квартирантов ради пайкового угля, что дают лишь кадровым горнякам.

— Шахтер, подземного племени, — с улыбкой отвечал Никифор. — С самого Первого рудника. Уж чем-чем, а углем на зиму запасемся.

Еще на станции, когда вышли из вагона, внимание Изотова привлек плакат. На нем был изображен молодцеватый шахтер с отбойным молотком на плече, а ниже надпись: «Товарищ! А ты что сделал для преодоления отставания Донбасса? Не забывай: судьбу первой пятилетки решает уголь».

Едва разложили в комнате нехитрые пожитки и Надежда ушла с хозяйкой на кухню готовить, Никифор кепку в руки — и на улицу. И сразу повстречался со старым товарищем Елисеем Ходотовым, бывшим председателем шахткома. Оба обрадовались встрече.

— Потянуло к угольку? — с улыбкой спрашивал Ходотов. — Как же иначе, душа шахтерская, тосковал небось по забою. Ты же вроде в начальниках ходил?

— Сельхозшколой последние месяцы заведовал, да не вытерпел, попросился назад, — сообщал Никифор. — А тут вы подкачали с добычей. Вот это и задело мне за душу. Подмогнуть решил. Ну что у нас, рассказывай?

Помрачнел Елисей, свернул самокрутку, пожаловался: на Первом руднике прямо беда, каждый божий день по четыреста-пятьсот тонн минус. И контора вроде на все педали жмет, и забойщики не на отсидку в шахту спускаются, а вот поди ж ты. Что ни день, то срывы да перебои: в уступ придешь — крепежного лесу нет, лес доставят — порожняка нет. Отбойные молотки дали забойщикам, а с ними морока — то давления в шланге не хватает, то вообще недобитое кулачье воздухопровод перережет.

— Не-ет порядка, — говорил Ходотов. — Бюрократы позасели в конторах, им за воротник не каплет. Получка идет, на пролетках разъезжают. Ну да сам увидишь. Ладно, рад, что приехал — нашего полку прибыло. Молчать не будем, общими усилиями порядок наведем. Рано ли, поздно ли, — закончил Елисей как-то уныло.

Такой тон не понравился Изотову, и он напрямик сказал, что ведь он, Ходотов, в числе выборных встречал в двадцатом году Калинина, не оробел же беседовать с ним, а теперь чего нюни распустил.

— Написал бы Михаилу Ивановичу в Москву письмо, раз бюрократы заели, — сердясь, говорил он.

— Ты не подумай, не все плохо, — стал оправдываться Ходотов. — Это я как своему человеку душу облегчил. Перемен тоже много… Первый ствол углубили, третий вентиляционный переоборудовали в грузовой, уже добыча по нему пошла. Маматова Даниила помнишь? Отличился он, прямо герой!

Случилось же вот что.

Чтобы поднять угледобычу, шахтные умельцы предложили спаривать лавы. Это ускоряло доставку добытого топлива. Так называемая система ската, когда две лавы соединяются вертикальной выработкой и уголь скатывается с верхней в нижнюю и грузится здесь в вагонетки, прижилась на шахте № 1. Чуть не вдвое поднялась оборачиваемость подземных составов. Но однажды произошла беда. Люк под лавой открыт, а уголь не сыплется. Коногон, грузивший вагонетки, сразу смекнул: пробка в скате. А как ее пробить? Вызвался Даниил Маматов.

— Согласовал бы с начальством, — засомневался коногон Сергей Филиппов, придерживая лошадей и глядя, как Даниил крепит трос к поясу.

— Я, между прочим, партийный, — спокойно ответил Маматов. — Вот я у своей совести и спросил, как быть. А она мне ответила: если можешь сам устранить неполадки, то действуй, а не ищи помощников. Понял? Ты лучше вот что — в случае чего тащи трос. Ну, застряну ежели.

С этими словами он исчез в скате. Поднявшись на семьдесят метров вверх, Маматов увидел, что две затяжки закрестили выработку, а на них лежал уголь. Раздумывать было некогда, начал Маматов осторожненько так разбучивать пробку. Упершись в край ската, он подбил одну доску. С грохотом ринулась вниз горная масса, куски били забойщика по ногам, но он терпел,

Когда спустился в штрек, ноги не держали, сел прямо на почву. Сергей дрогнувшим голосом сказал:

— Ну, брат, не думал тебя увидеть. Знаешь, сколько высыпалось из дыры этой? Девяносто тонн, как только успевал вагонетки толкать.

Никифор выслушал рассказ, ответил, что, конечно, Маматов жизнью рисковал, но ведь не по дурости или там озорству, а в интересах общего дела.

— Сам-то молчал, — добавил Ходотов. — Если б Сережка Филиппов не рассказал, то и не узнали бы.