Георгий Яковлев - Никита Изотов

Когда ударники в тот памятный для них день, 7 мая, прощались с писателем, Алексей Максимович задержал в пожатии широкую ладонь Изотова, спросил:

— Все же, Никита Алексеевич, признавайся, что не вдруг, ни с того ни с сего решился на рекорд пойти, взять шефство над отстающими товарищами. Толчок какой-то непременно должен быть, сильный моральный стимул.

— Был, Алексей Максимович, был, — охотно отозвался Изотов, бережно держа руку писателя. — Рогожное знамя, что нам ударники шахты имени Ленина передали. Да еще с обидной надписью…

Через несколько дней, вернувшись в Горловку, Изотов подробно рассказывал на шахте, а затем в райкоме партии о встречах с рабочими столичных предприятий, поездке на подмосковную дачу Горького, вспоминал его советы, шутки.

— Так и сказал Алексею Максимовичу, зачем, мол, курите? — переспрашивали его, и Изотов морщил широкий лоб, подтверждал:

— Дык вредно же, кашляет все, а свое здоровье ему не отдашь. Беречь надо таких людей.

Делился, как дотошно при встрече с ударниками расспрашивал председатель ЦИК М.И. Калинин о состоянии шахт, об охране труда в забоях, о том, налажено ли подземное горячее питание. Передавал привет всем горловчанам, вспоминал, как на нашей шахте был, спускался.

— Когда я ему ответил, что на шахте у нас забойщик за смену дает в среднем шесть тонн угля, Калинин прямо рубанул: «Передай, мол, своим, что невелика еще выработка». Так что, други, подумать надо обо всем, крепко подумать.

В один из этих дней, развернув «Правду», Изотов увидел дорогое ему имя в траурной рамке, дрогнувшим голосом вслух начал читать: «Дорогой Алексей Максимович! Вместе с Вами скорбим и переживаем горе, так неожиданно и дико свалившееся на нас всех. Верим, что Ваш несокрушимый горьковский дух и великая воля поборют это тяжелое испытание.

Выражаем свое глубокое соболезнование Надежде Алексеевне».

Под обращением стояли подписи Сталина и других тогдашних руководителей.

С трудом дочитал приписку: «11 мая умер от крупозного воспаления легких Максим Алексеевич Пешков, сын т. А.М. Горького, 36 лет от роду». Отложил газету, горестно спросил жену: «Надюша, как же так? Такой молодой… — Он живо представил Горького, его добродушную улыбку, горькие складки лица во время кашля. — Эх, жизнь наша!» Откуда было знать Изотову, что на его глазах и на глазах страны затевается еще одна крупная провокация, чреватая жестокими расправами над мнимыми убийцами Максима Пешкова.

Круговерть будней засасывала, вновь Никита Алексеевич оставался на вторую упряжку, опаздывал не только к обеду, но часто и к ужину. И Надежда Николаевна делилась с соседками: «Ругаю его, а все без толку. Знаешь, говорит, Надюша, выезжать уж собрался, гляжу, а в уступе паренек сидит, уморился, знать, а угля нарубил — кот наплакал. Подмогяул ему слегка». Соседки сочувствовали: знаем, мол, твоего Никиту, больно горячий в работе, а как его охолонешь — ударник на весь Донбасс. Надежда Николаевна горделиво подхватывала: «Это верно, во всем бассейне его знают. В Москве сам Калинин руку ему пожимал, о семье даже расспрашивал». — «Да ну!..» — дружно ахали соседки. «Право слово, да он же соврать не сможет, даже если захочет. Сама удивляюсь, какой почет заработал. Сам-то крестьянского роду».

Изгибистая, чистая речка Крома — один из мелких притоков Оки. На пригорке, сразу от чистого песчаного берега, начинается деревня Малая Драгунка. Глазастому путнику издали может показаться, что кто-то понарошку, пробуя богатырские силы, взял да сгреб неказистые избушки под шапками ржавой от непогоды соломы на этот пятачок земли. Крайняя изба с маленькими для тепла подслеповатыми окнами принадлежит Изотовым. В ней 9 февраля 1902 года появился на свет голосистый мальчонка, которого нарекли Никифором.

— Сие имя означает по-гречески победоносец, — сообщил важно сельский священник, записывая фамилию новорожденного в церковную книгу. — Аккурат родился в день святого Никифора.

«Еще совсем малым я ходил с отцом на Кром ловить волоком рыбу. И часто бывало так, что рыба, как нарочно, не ловилась. Отец ругался, невесело было и мне волочиться домой с пустым ведром», — писал о своей жизни в начале 30-х годов Изотов. Нужда вызывала в мальчике не уныние, не озлобление, а упрямство, стремление доказать, что он не хуже других, тех, у кого во дворе и лошади, и коровы. Прослыл сорванцом, дерзким забиякой — никому спуску не давал.

В конце лета 1909 года заявился домой отец, еще больше осунувшийся и злой — на прокладке шоссейных дорог измучился вконец. «Хоть и мало надежд, Маруся, что выйдет он в люди, — отец кивнул на Никифора, — да попробовать надо». Так оказался младший Изотов в церковноприходской школе и с неожиданным для родных и сверстников упорством стал осваивать азы наук; его хвалили за прилежание, сообразительность. Две зимы продолжалось учение, а затем пришлось самодельную школьную сумку сменить на кнут подпаска. А все из-за дьячка, дьявола хромоногого, как обзывала его мать Никифора.

Порвалась обувка, не в чем на двор выйти, вот и просидел Никифор неделю дома. Тут отец заявился, мрачно сообщил, что его рассчитали. «Опять запил?» — догадалась Мария Павловна. «Учить меня вздумала?»- вздыбился отец, но, пересилив себя, молча разулся, прилег на лавку. Никифор подхватил его сапоги — и айда в школу. Учитель сурово спросил: «Где болтался?» Не дожидаясь ответа, цепко ухватил за вихры, драл, приговаривая: «Соврешь, все равно соврешь…» Вывернулся мальчик и плюнул в ненавистное лицо с пегой бородкой. И очутился в холодном погребе. «Тут охо-лонь трошки», — мстительно вымолвил «наставник».

Уже совсем поздно было, когда Никифора хватились дома. Мать с отцом в школу заявились, вызволили сына. «Знать, не судьба», — горестно махнул рукой отец. Вскоре он подался на заработки в Геленджик. Сказывали ему, будто на Кавказе жить тепло и сытно. А Никифор попал к дяде. Вначале корову пас, потом взяли его на конюшню. Тянул подросток батрацкую лямку, пока не пришло осенью 1913 года письмецо от отца, в котором звал к себе всю семью, обещая «фатеру и стол». Когда Мария Павловна привезла Никифора и двух дочек в Геленджик, то квартира оказалась маленькой темной комнаткой, где пришлось спать на глиняном полу, укрываясь отцовским драным зипуном и материнским платком. Выяснилось также, что все надежды на благополучие семьи Изотов связывал с сыном — заранее договорился с хозяином номеров «Новая Россия» о месте дворника для него и даже успел выпросить «аванс» в счет месячной трехрублевки, положенной Никифору.

Не одних Изотовых гнала нужда из деревень: только в 1909 году уездные власти Орловской губернии выдали «на отход» 254 500 паспортов крестьянам, покидающим родной кров в поисках лучшей доли.