Оливер Харрис - Письма Уильяма Берроуза

Перечитываю твои письма и стихи. Вот эти строки из «Сиесты в Хибальбе» [318] «Сиеста в Хибальбе» вошла в сборник «Сэндвичи из реальности», а строка, которая столь не понравилась Берроузу, звучит так: «И были при мне мулы и деньги…». — Примеч. О. Харриса. : «Беспристрастный привет летит через время…», «скользнул из слабеющей хватки каменных рук…», и еще целая строфа, которая начинается со слов: «Поднимается времени стена неспешная…» Здорово, слов нет. «Как адвокаты, когда горят они, визжат…» ХМ-М-М… А вот строка дурная, и своей дурностью убившая меня наповал: «Имел я деньги…» В общем-то поэма неплоха, но со «Строфами», лучшей твоей работой, ни в какое сравнение не идет; просто не воспринимается как единое целое. Я не выделяю из «Строф» [319] «Строфы», так Гинзберг назвал второй вариант первой части «Воя». — Примеч. О. Харриса. отдельных строк, потому что вся поэма отлична — целиком. Кажется, я писал тебе, как поэма, посвященная гибели Джоан, поразительна — неприятно, надо сказать, поразительна. Думаю, из-за личных ассоциаций. Цепляет — значит ты молодец, с задачей справился.

Мистический момент, когда «цветы глядят подобно зверю» напоминает мне собственный опыт опьянения яхе. То же самое есть и в картине Клее «Болтливость», она в точности передает то, что видел я, закрыв глаза, когда балдел под яхе в Пукальпе [320] Берроуз, несомненно, говорит о видениях, описанных в письмах от 18 июня и 8 июля 1953 г. В своей книге о творчестве Поля Клее Ника Халтон предлагает следующую интерпретацию «Болтливости»: «Чтобы понять эту картину (да и остальные его картины тоже), надо следовать линии — а в нашем случае это спираль, ведущая к призрачному лицу справа. Тонкие линии, столь свойственные Клее, придают спиралям объем и глубину. Название «Болтливость» подходит полотну как нельзя лучше. Глядя на него, прямо слышишь, как пропорции картины говорят с тобой и слова меняются в значении и смысле». — Примеч. О. Харриса. .

[…]

Интересные люди съезжаются к нам в Танжер: Дэйв Ламон, молодой канадский живописец, который каждый день меня навещает; Крис Уонклин, канадский писатель; Пол и Джейн Боулз в последнее время перестали меня избегать; Чарльз Галлагер, офигительно образованный и остроумный, пишет историю Марокко для Фонда Форда; виконт Ильский, блестящий лингвист и адепт оккультизма; Петер Мэйн, автор «Улиц Марракеша» [321] Петер Мэйн, родился в Англии в 1908 г., написал книгу «Улицы Марракеша» («John Мurrау», Лондон, 1953), которую позже переиздали под заглавием «Год в Марракеше». — Примеч. О. Харриса. . Короче, нашего полку прибыло. Надеюсь, и ты к нам в скором времени присоединишься. Привет Джеку и Нилу, если увидишь их.

Люблю, Билл

Р.S. «На закате» и «Ее помолвка» мне очень понравились.

Поэма Уоллеса Стивенса — вещь! Прежде я его не любил, но сейчас говорю: это лучшее, что он написал [322] Имеются в виду два утерянных ныне стихотворения Гинзберга и, вероятно, поэма Стивенса «Lebensweisheitspielerei», «Мелочи жизни» (нем.). — Примеч. О. Харриса. .

ДЖЕКУ КЕРУАКУ И АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Клиника Бенхимоля, Танжер

23 октября 1955 г.

Письмо номер «С»

Дорогие Аллен и Джек!

Кики принес ваше письмо — даты нет.

Аллен! Я отрежу себе правое яйцо, только бы увидеть тебя. Но вот упасть мне на месте, и пусть меня парализует, и пусть хер у меня отвалиться — во Фриско я не собираюсь! Ты читаешь между строк, и читаешь то, чего я не писал. Во-первых, бабла у меня нет. Писал я тебе на кумарах. Да и вообще, в Танжере начинается движуха… Именно сейчас не знаю, что делать, когда выйду отсюда, и это пакт, в смысле факт.

Идет война, и я хочу в ней участвовать; есть, оказывается, свое подобие яхе, только называется «перганум хармала», его берберы принимают; есть Баррио-Чино [323] «О ту пору Баррио-Чино» 1 был притоном, не столько для самих испанцев, сколько для опустившихся бродяг из-за границы» (Ж. Жене, «Дневник вора»). — Примеч. О. Харриса. 1 Буквально «китайский квартал» (исп.). — Примеч. пер. в Барселоне, о котором Жене писал… в Испании вообще много всего, к чему я испытываю близость.

Может, я еще с Чарльзом Галлагером отправлюсь в сухопутное путешествие до Персии, может, навещу Ансена в Венеции, может, в Грецию смотаюсь — погляжу на монастыри, практикующие гомосексуализм, в Югославию там… И еще хочу пробурить себе тоннель болтометром с одного конца Интерзоны в другой. Устал я от моногамии с Кики.

Драйден говорит о Золотом веке: «Тут каждый, всяк приговорен к другому» [324] «Авессалом и Ахитофель» Джона Драйдена. — Примеч. О. Харриса. . Вернемся же в этот Золотой век! Как в песне поется: «Мальчишечьи сны, как ветер, вольны…» [325] Из стихотворения ГУ. Лонгфелло «Моя утраченная юность»: «Мальчишечьи сны, как ветер, вольны, / И юность всегда права» (перевод Г. Кружкова). — Примеч. О. Харриса. . Тем более, мой мозг кишит идеями, как сделать бабки, и некоторые мысли не совсем законны. Моя прекрасная ночная сестра вдула мне, и кайф ударил по кишкам — мягко, сладенько. Эту ночную сестру я намеренно называю «моя прекрасная ночная сестра», чтобы не спутать с другой — первостатейнейшей клизмой, которая недавно вогнала мне в вену чистую воду. По ходу дела, крадет мою дозу и сама потребляет. Хотя по женщине я сказать не могу… и по китайцу тоже. Да и похер, больше она ко мне не притронется.

(Ходил в сортир — снова заперто. Шесть часов, шесть долгих часов заперто. Можно подумать, операционную там устроили.) Сексуальность так и прет из меня — ночью кончил целых три раза.

Напротив больницы — итальянская школа, и я часами наблюдаю за мальчиками в бинокль с восьмикратным увеличением. Забавно представлять себя призраком: стою среди них, и меня раздирает бесплотная страсть. Мальчики бегают в шортиках; видно даже, как в утренней прохладе у них на ляжках выступают мурашки (волоски пересчитать можно).

Я не рассказывал, как мы с Марвом однажды заплатили двум арабским пацанятам шестьдесят центов, чтобы те при нас отодрали друг друга? И не для виду отодрали, а прямо чтобы кончили. Я еще сказал тогда Марву: «Так они тебе и приподняли крышки!», и Марв ответил: «Жрать хотят — никуда не денутся». И правда, никуда пацаны не делись, отодрали друг дружку. С молофьей. Ну не старый ли я извращенец? — подумалось мне тогда [326] См. «Голый завтрак» («Черное мясо»). — Примеч. О. Харриса. .

Фриско, говоришь? Было бы круто встретиться со всеми вами, в смысле с тобой, Аллен, и с Джеком, с тобой и с милым Нилом… Ваше письмо отогрело мне душу, которая успела поблекнуть и будто обветриться, огрубеть. Временами просто зверею, кидаюсь на арабских санитаров. Меня здесь не любят больше других. Здесь — в этой зловонной яме. Точно зловонной, ибо воняет охуенно… Что такое вонь, не узнаешь, пока не сунешь нос в испанскую больницу… Я пристыжен вашей буддийской любовью, вашей милой терпимостью, но меня терзают ветры насилия и раздора… Однако это насилие к тебе, Аллен, не относится!