Сергей Тепляков - Век Наполеона. Реконструкция эпохи

При второй осаде, зимой 1808–1809 годов, французам пришлось подвезти осадную артиллерию и пробивать ядрами и бомбами все стены – даже стены библиотек, театров и храмов: «проходы, проделанные в этих развалинах, образовывали такой запутанный лабиринт, что для ориентации офицеры инженерных войск ставили указатели» (Марбо). Даже при этом биться пришлось за каждый дом – штурм, начавшийся 27 января, привел к капитуляции Сарагосы только 19 февраля 1809 года. Ожесточение обеих сторон было таким, что французы «убивали без разбора всех, даже женщин и детей, но и женщины и дети убивали солдат при малейшей возможности».

История Сарагосы была известна в России. В книге «Император Александр Первый» Великого князя Николая Михайловича приводится письмо Николая Лонгинова к русскому послу в Англии Семену Воронцову об оставлении Москвы со словами: «Видно, были важные причины, кои заставили отступить и не привести в действие первоначального плана защищать ее как Сарагосу».

Французы считали такое развитие событий весьма вероятным. В письме Г.Ж.Р. Пейрюса, казначея в администрации Главной квартиры Великой Армии, приведенном в книге Владимира Земцова «Французы в Москве», говорится о том, что у Кутузова было желание защищать город, «и это было вполне возможно, ибо Москва за ее пределами такова, что могла бы быть хорошо защищена». Однако против этого, писал Пейрюс, выступил будто бы Ростопчин и цесаревич Константин.

В 1812 году в Москве было около 300 тысяч жителей. Из них около 50 тысяч человек готовы были составить ополчение. В арсенале Москвы было немало оружия: историки пишут как минимум о 20 тысячах ружей и о шестистах пушках. Оружейные припасы – порох, селитру, свинец, ядра и пули – отчаявшись вывезти, топили в Москва-реке. Погубленного таким образом добра хватило бы на месяцы боев. Город, как показало потом полуторамесячное пребывание французов, был полон продовольствия. Кроме того, на Москва-реке стояли баржи с пшеницей (их при отходе было приказано утопить, и те из оставшихся в городе русских, кто знал о баржах, спасались потом от голода тем, что ныряли за зерном в реку).

Если хотя бы в середине августа Москву начали готовить к обороне, к приходу французов их ждала бы крепость. К Москве от Бородина русские шли неделю. Будь Ростопчин извещен Кутузовым о планах биться в Москве, то с имеющимся у него народом он бы и за это время успел более или менее подготовить город, сделав Кремль цитаделью, устроив несколько радиальных линий обороны в домах. Окраины, которые предстояло бы сдать французам, можно было отсечь от «русской» части города широкой полосой разрушений, а после этого, впустив неприятеля, уже и поджечь.

Единственное, чего не доставало Москве для обороны – определенности в ее судьбе и решимости ее начальников. Идея обороны города должна была исходить от Кутузова: Ростопчин военного опыта имел немного (только в молодости, в 1788 году, он участвовал в штурме Очакова), да и после вступления армии в Московскую губернию он перешел в подчинение Кутузову.

Испанцам в 1808 году, кроме Бога, оглядываться было не на кого: короля Карла IV и наследника Фердинанда Наполеон вывез, а Жозефа испанцы своим монархом не признали. А над Кутузовым, хоть он и звался главнокомандующим всеми вооруженными силами на суше и на воде, был еще царь. В одной из работ, посвященных Аустерлицу («Роль М.И. Голенищева-Кутузова в Аустерлицкой операции», Б.Г. Кипнис), сказано, что эту битву полководец Кутузов проиграл Кутузову-придворному. Две эти сущности беспрестанно боролись в Кутузове и в 1812 году, и солдат все никак не мог победить лакея. В рапортах, посылаемых Кутузовым императору, угадывается главное желание – не огорчить. Отметим, что ведь Кутузов напрямую так и не написал о сдаче Москвы: он «выпал» на несколько дней из переписки, рассчитывая, что дурную весть принесет кто-нибудь другой. (Так перед Аустерлицем он просил царского повара Толстого отговорить царя от сражения). За всеми этими маневрами и раздумьями было ли у Кутузова время всерьез задуматься о судьбе Москвы?

Оборона Сарагосы была организована «снизу», а оборону Москвы надо было организовать «сверху». Но для «верхов» неодолимым препятствием стала необходимость вооружить народ. (Возможно, основой для опасений стали известия о том, что в Белоруссии и на других территориях, оставшихся без управления, крестьяне стали избивать своих помещиков – не начнут ли и здесь?). В книге Любови Мельниковой «Армия и православная церковь Российской империи в эпоху наполеоновских войн» есть рассказ о том, как Ростопчин, решив раздать москвичам оружие из арсенала, уговорил митрополита Платона прежде выступить с речью и призвать народ «к спокойствию и порядку». Митрополит, еле живой немощный старик, приехал, «умолял народ не волноваться, покориться воле Божией, довериться своим начальникам и обещал ему свои молитвы». Это мало походило на призыв к смертному бою с нашествием. Затем вышел Ростопчин и объявил «милость государя»: «В доказательство того, что вас не выдадут безоружных неприятелю, он вам позволяет разбирать арсенал: защита будет в ваших руках». В общем, вместо организации обороны, решено было «каждый за себя». Описание этого эпизода современник завершал так: «Большая часть ружей была без курков, и сабли заржавлены. Кроме того, ни у кого не было пороху, но никто не обратил внимания на эти неудобства».

Показательно, что еще не зная о решении Кутузова, Ростопчин велел запереть московские колокольни: 1 сентября был праздник («старый новый год»), но Ростопчин опасался, что возбужденный и хоть кое-как, но вооруженный, народ воспримет звон колоколов как набат, призывающий к грабежу.

Существовала и другая сторона дела. Кутузов наверняка полагал свою армию разгромленной совершенно. В общем-то некоторые командиры были в этом с ним солидарны – Барклай еще в разгар Бородина считал сражение полностью проигранным. По пути к Москве Кутузов то и дело пытается понять, сколько у него есть войска. 29 августа от имени начальника Главного штаба Ермолов пишет командованию 1-й Западной армии «Не взирая на неоднократно отданные приказания о доставлении сведений о потере в сражении 26-го августа и по сие время от некоторых корпусов оных не имеется». 31 августа Ермолов снова пишет о том же, и только 1 сентября, в день военного совета, 1-я армия посчитала своих живых – в строю было около 45 тысяч человек. Потери 2-й армии были посчитаны и вовсе уже после оставления Москвы – просто в ней в общем-то некого было считать: 8-й пехотный корпус, например, из почти 15 тысяч человек на 6 сентября имел в строю 5824 унтера и рядовых. (Цифры приводятся по книге «Бородино. Документальная хроника», М., РОССПЭН, 2004).