Александр Бенуа - Дневник. 1918-1924

И в той же суматохе прошли без всякого заметного огорчения проводы моего старшего брата Альбера, отправившегося под присмотром Коки и в сопровождении своего сынка Алика в Париж, вероятно, без шансов вернуться, «влачащего ноги», вероятно от волнения, а, может быть, и от «дубовых» американских сапог, полученных из КУБУ, которые он с детским упрямством пожелал одеть в дорогу. Вдруг на полдороге по перрону он ослабел и не смог двинуться дальше. Пришлось его посадить на стул и так донести до вагона (оказавшегося «жестким»). Итак, в последний, вероятно, раз я слышал вчера днем его милую, веселую и талантливую импровизацию, то самое, что так меня дразнило и возбуждало в детстве, что было каким-то моим музыкальным солнцем, что в эти годы с 1920 знаменовало мне весну, так как с наступлением тепла Альбер решался проникнуть в свою запертую на зиму гостиную, где у него стоит его старый, видавший лучшие годы рояль! И мы не угостили старика перед его отъездом, мы не устроили того обеда с превкусным ризи-бизи, который был ему обещан! Теперь думаю об этом, и мне грустно, совестно, но вчера провожало столько людей (среди прочих знакомых и родственников — оба брата Келлера и вообще весь наш дом), столько раздавалось поцелуев, пожеланий, так все друг друга теребили, у Альбера был, несмотря на его слабость, такой счастливый вид, что у меня же екнуло сердце в решительную минуту третьего звонка…

129 лет назад наш родной дед тоже бежал от ужасов революционной жизни, но он в то время был полон молодости и сил, тогда как его внук возвращается хилым, дряхлым, абсолютно нищим и лишь сохраняя в душе характерную для нашей семьи черту: бодрость, какую-то органическую неспособность к унынию. Эта же бодрость — есть «безумие», в сильной степени присущее «правнуку», то есть Коке (он от матери еще унаследовал великий дар энергии и легкости и радостности), и вот почему мы с Акицей смотрим на отъезд нашего сына как на его спасение, как на известный шанс спасения. Для нас Кока при его талантах едва ли пропадет, а, может быть, спасет и нас.

Днем состоялось заседание в Большом драматическом театре. Из всех дебатов мы приняли одного Треплева (несмотря на безвкусное его изображение Поприщина. Он все же произвел некоторое впечатление). Протеже Марии Александровны Верховенскую (урожденную Дондукову-Корсакову) провалили. Гиацинтова своим пронзительным голосом окончательно ее от себя отшвырнула. Да и ничего в ней нет ценного.

Как раз сидя на заседании днем в Болдрамтеатре, я от Н.Радлова узнал, что арестован О.Э.Браз. Все теряются в догадках относительно причин. Впрочем, что-то нависло над Бразом за последние четыре недели, и я из разных мест слышал, что до него собираются добраться. Одна из причин — просто его всегдашнее хвастанье своими приобретениями, другая — что он вошел в контакт с каким-то немецким (здесь, впрочем, легализированным) предприятием, поставившим себе задачи скупать художественные ценности для отправки их за границу (и опять-таки Браз этим иногда хвастал, а музейных деятелей, например Орбели, и подразнивал), третья — та, что он вообще слишком часто бывал у немцев, англичан, то есть у консула Кесслера и у консула Престона, в четвертых — что его даже подозревают в шпионаже. Последнее, разумеется, вздор, но на это как бы указывает то, что явились его арестовать ночью вчера с ордером как на него, так и на Лолу Эдуардовну, уехавшую неделю назад к детям в Германию, а также еще то, что квартиру не опечатали, ограничившись поверхностным обыском. Если бы тут были махинации, Ятманов, движимый непомерной ненавистью к частному собирательству, то, разумеется, квартиру опечатали бы с тем, чтобы произвести затем по какому-либо поводу и конфискацию вещей.

Наконец, Престоны, у которых я вчера обедал (не без чувства большого риска, хотя меня сам Кристи и убеждал поухаживать за англичанином Конвеем, в честь которого этот обед был дан), высказывают такое более на анекдот похожее предположение, что его запрятали специально ввиду этого обеда и вообще всего пребывания здесь Конвея, зная злой язычок Браза и не желая, чтобы он портил впечатление, которым этот член парламента и «личный друг Макдональда» здесь напитывается. Любопытно, во всяком случае, что запрятан в ту же ночь и другой приглашенный к Престонам «Василек» Струве (муж Е.Лопуховой), богатый человек, бывший промышленник.

Перед самым отъездом на вокзал явился Гаук. Заговорил о том, что все же предпочтительнее передать «Щелкунчика» Лопухову. Не спорю, но мне вообще все это так надоело, что едва ли я найду в себе сил заняться этой постановкой. Обсуждая театральные дела, Гаук проронил ряд мыслей, очевидно, отражающих созревшие за последние месяцы общее настроение в Актеатрах: не только предложено свыше «найти социологические (так!) подходы», но оные уже ищутся (Гаук, кажется, даже зачел у Маркса и политграмоту), Леонтьев — и тот собирается переиначить царя Кандавла в желаемом духе! Курьезно, что тот же Гаук заявил Марочке, что «Щелкунчик» отменен, и это потому, что сказочные балеты вообще запрещены в СССР, а тему о социализации он развивал не без гнева и тут же прибавлял: «С волками надо выть по-волчьи!» Как все меняется. Уже не стал ли и Асафьев «позитивистом»? Говорят, в газетах на днях было сообщение, что Мейерхольду в будущем году поручаются постановки и в опере, и в драме. Для этого, очевидно, он приехал сюда гастролировать (Москве он, пожалуй, осточертел) и теперь этот супостат разрушает последние устои традиционной культуры и охаивает окончательно весь состав труппы посредством введения системы самого беззастенчивого угодничества. А Экскузовичу в объятиях «горькой» на все наплевать, да и он от «заветов» традиций (во имя которых он якобы брал бразды правления) теперь постепенно отказывается. Во всяком случае, нам в Актеатрах больше нечего делать: ни мне, ни Коке, ни кому-либо из «Мира искусства». Что не захватит Мейерхольд, то достанется всяким пошлым бездарностям вроде Утиных, Дмитриевых, Курилок, Домрачевых. И снова радует мысль, что Кока уехал.

На обед к Престонам я пошел после некоторого колебания: случай с Бразом напугал, а Акица отказалась (о Бразе она узнала на перроне от Добычиной). Однако не идти было бы слишком неучтиво (после того, что они сами на днях приезжали и приглашали. Тут я его и увидел в первый раз, ее я видел уже два раза у Браза и у Хайкина). К тому же я имел бы как бы официальное поручение от Кристи «поухаживать» за Конвеем. Живут Престоны в довольно унылом, с претензиями на богатство (лепные потолки и камины) особняке, построенном по английскому проекту для себя каким-то подрядчиком. Позади дома стиснутый между высокими брандмауэрами садик, из которого они собираются сделать лаун-теннис (у них двое детей семи и четырех лет, но я их не видел). Миссис Престон приятна и хорошо говорит по-русски. Он с виду очень юный, высокий блондин, с недобрыми глазами и некрасивым ртом. Сам о себе он заявил прямо, что он «интервенционалист», что он пытался, будучи в Екатеринбурге, спасти царя, что сам чуть не был расстрелян. Вообще же от его разговоров повеяло настроением 1917 года…