Александр Кабаков - Аксенов

Язык же писателей-эмигрантов третьей волны до сих пор не рассматривался в теоретическом и практическом отношении. Это стало одним из основных факторов, побудивших обратиться к данной теме. Так как в текстах писателя-эмигранта В. Аксенова продуктивно использованы иностранные слова преимущественно английского происхождения, его произведения представляют собой благодатный материал для изучения заимствований как средства художественной выразительности, раскрывающих особенности авторского индивидуального стиля.

Актуальность выбранной темы исследования обусловлена следующими основными факторами: во-первых, В. Аксенов считается одним из наиболее читаемых современных прозаиков; вопросы его творческой эволюции, стилистического и жанрового своеобразия привлекают всестороннее внимание литературоведов [Харитонов 1993; Ефимова 1995; Кузнецов 1995; Торунова 1998]; во-вторых, В. Аксенов представляет интерес как русский писатель-эмигрант, долгое время работавший за границей, и заимствования в его произведениях дают возможность судить о влиянии иноязычной среды на язык писателя и, возможно, на язык русской диаспоры в целом.

Новая языковая среда, оторванность от языка и развития языковых процессов метрополии, ограниченная сфера функционирования русского языка за границей неизменно накладывают отпечаток на особенности речи эмигрантов. Под влиянием иностранного языка возможна утрата речевых навыков родного языка, изменение его словарного состава. Наиболее яркой чертой речи эмигрантов исследователи называют насыщенность заимствованиями [Васянина 2001, 98]. Большое количество иноязычных единиц, отличных от заимствований, вошедших в состав современного русского литературного языка, используется как в речи эмигрантов, так и в художественных текстах.

Рядом лингвистов предпринимались попытки изучить иноязычный лексический корпус в языке В. Аксенова, но в большинстве случаев данные исследования находятся на уровне отдельных замечаний или лишь косвенно затрагивают вопросы, связанные с особенностями употребления заимствований, не раскрывая полностью проблему функциональной значимости данного явления [Брейтер 1997; Залесова 2002]. Язык прозы В. Аксенова с точки зрения анализа функционирования иноязычных элементов до сих пор не становился предметом подробного монографического исследования. Предполагается, что опыт подобного рода анализа может служить одним из средств характеристики писателя как языковой личности.

Кроме того, анализ языка писателя-эмигранта третьей волны В. Аксенова существенно важен для описания условий функционирования русского языка в иноязычном окружении. Это позволит рассмотреть изменения, вызванные пребыванием в Америке и, соответственно, влиянием американского окружения и английского языка. Изучение языка писателя нацелено на выявление как общих черт, присущих ему как представителю третьей волны эмиграции, так и индивидуальных, учитывающих личные и профессиональные свойства автора, что даст возможность проанализировать письменную фиксацию речи эмигрантов в художественной литературе, изучить реализацию языковых особенностей в речи одного лица. Для этого необходимо рассмотреть, каким стал язык писателя в эмиграции, как изменилось отношение к новой культурноязыковой действительности и какие объективные и субъективные факторы повлияли на этот процесс.

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ:Итак, понятно, что в России Аксенов — писатель на все времена и для всех. Это, я надеюсь, не вызывает возражений?

АЛЕКСАНДР КАБАКОВ:Вызывает. Выражение «для всех» вызывает возражение. Аксенов — не для всех. Аксенов — писатель интеллигентский, причем для определенной части интеллигенции — для городской интеллигенции, западнической, просвещенной и, немаловажно, в бытовом смысле цивилизованной, — а вовсе не для всех. Для всех писатели не бывают. Тут нужно по-другому вопрос ставить: а вот был ли Василий Павлович мировым писателем, в смысле — известным всему миру?

Е.П.:Ну, его перевели на множество языков. И сейчас продолжают переводить, хотя и меньше, чем раньше, я думаю. Тогда это был фирменный глоток свободы из СССР .

А.К.:Ты помнишь высказывание Осипа Мандельштама «Все стихи я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые — это мразь, вторые — ворованный воздух»? Я к этой фразе отношусь с сомнением. Если бы Мандельштам никогда не печатался при советской власти, я бы с ним согласился, но он при советской власти печатался, был знаменитый поэт советский, то есть писал разрешенные вещи, которые от этого не перестают быть гениальными. Что молчишь?

Е.П.:Должен признаться на старости лет: я смысла этой фразы никогда не понимал и сейчас не понимаю. Что это такое — «ворованный воздух»? То настоящее, что кому-либо удавалось напечатать при большевиках?

А.К.:Наоборот. «Ворованный воздух» — это подлинная поэзия. То есть вот воздуха нет в атмосфере Советского Союза, а ты его украл, понимаешь? Тебе не дают дышать, а ты украл воздух.

Е.П.:У кого украл?

А.К.:Да ну тебя! Смысл слов Мандельштама в том, что, мол, если разрешили, то это уже второй сорт. Я и говорю, что это не совсем справедливо, потому что все опубликованное в СССР было разрешенное . В том числе Мандельштам, Пастернак, Платонов, Ахматова, Аксенов. Судьба неразрешенных авторов известна. Они ни одной строчки не опубликовали при советской власти, умерли безвестными для широкого читателя, в лучшем случае печатались в самиздате, а потом их издавали после девяностого года либо вообще никогда. Здесь, пожалуй, даже нет смысла перечислять их, потому что и так все понятно. Хармс, например, печатался в качестве детского поэта, а взрослые свои стихи опубликовать не мог. Как детский поэт он был разрешенный, как взрослый — нет. Или вот таинственная личность в русской литературе, замечательный писатель Леонид Добычин: две книги или три даже книги сделал, потом — все, перестали печатать. Так же и с Мандельштамом — сначала был разрешенный, потом стал неразрешенный.

Е.П.:Я когда Добычина прочитал, то поражен был, как его вообще печатали. Такую контру близко нельзя было к советской литературе подпускать.

А.К.:Ну, в двадцатые годы многое печатали такое, что, вообще говоря, нормальной советской власти нельзя было печатать. В тридцатые эта вольница прекратилась.

Е.П.:Поразительно, но Добычина еще и в тридцатые публиковали! По инерции, что ли? А возвращаясь к Аксенову, скажу, что литература шестидесятых была своеобразным ренессансом двадцатых, хотя всякое сравнение хромает, а это — довольно сильно. Васю во всех странах переводили. В социалистических — само собой, но и во Франции, Германии, Америке. Но вот был ли он известен в той же Америке, как Вознесенский или Евтушенко?