Жан-Клод Лами - Франсуаза Саган

Несмотря на эту взаимную симпатию, они так и не сойдутся. Ни Франсуаза, ни Брижит не испытывали желания поддерживать более тесные отношения. Они встречались иногда у общих знакомых, но никогда не стремились видеться чаще. Случай несколько раз сводил их в Сен-Тропе или Париже. Тем не менее Брижит Бардо пригласила Франсуазу Саган на свое сорокалетие, отмечавшееся в клубе «55», на пляже «Пампелон», где впервые летом 1964 года родилась мода обнажать грудь. Десять лет спустя скандальный пляж вновь обрел покой. Мир тогда жаждал экзотики. Это десятилетие было временем далеких путешествий, интереса ко всему азиатскому.

Кинозвезда, только что простившаяся со съемочной площадкой, собрала в этот день своих друзей по Сен-Тропе. Были приглашены Пиколетта, бывшая жена Пьера Брассёра, владевшего в Гассене модным рестораном «О катр ван», архитекторы Клод Шовен и Роже Геррера, художник Винсент Ру, Франсуа Гуглиетто. Франсуазу Саган сопровождал ее второй муж Боб Вестхоф, с которым она только что развелась, но еще не успела окончательно разойтись, и подруга Франсуаза Жанмэр. Сияющая Брижит Бардо появилась в обществе Лорена Верже, своего тогдашнего шевалье. Сорок погасших свечей именинного торта символизировали погасший свет рампы и софитов феноменальной артистической карьеры.

В честь этого события Франсуаза приняла участие в создании фотоальбома Гислена Дюссарта, посвященного его приятельнице [189] «Brigitte Bardot racontée par Francoise Sagan, vue par Ghislain Dussart» (Flammarion, 1975). .

«В 1954 году, — пишет она, — нужно было быть добродетельной, и Бардо такой не была. В 1975-м — беспутной, такой Бардо тоже никогда не была. Она не знала ни той, ни другой крайности. Как всякое разумное существо, она не имела ничего общего с христианской цивилизацией и ее запретами и одновременно — с ее деструкцией и ненавистью к этим запретам. Брижит — это женщина, которая хорошо себя чувствовала в теплой воде Средиземноморья на протяжении двадцати лет и продолжает все так же хорошо там себя чувствовать. Это также женщина, которая любит, когда обретенные мужчины и потерянные собаки кладут ей голову на плечо. Это женщина, которая всегда была и остается ослепленной кинокамерой в буквальном смысле: “слепить глаза невыносимой для них вспышкой”.

Она дитя своей судьбы, озаренной фотовспышками, населенной звездами и редкими животными, но еще в большей степени она обязана своей жизнью инстинкту самки, от природы удивительно свободной в своих побуждениях…»

Этот «исторический» день рождения станет также для Франсуазы Саган и Брижит Бардо днем серьезного разговора. Еженедельник «Жур де Франс» [190] № 1056. 10–16 марта. 1975. дал романистке задание интервьюировать знакомую по Сен-Тропе, с которой она до сих пор обменивалась лишь улыбками, короткими приветствиями, незначащими фразами. Их беседа очень скоро стала носить дружеский характер. Перескакивая с одного на другое, они обнаружили между собой много точек соприкосновения, что позволило Франсуазе сказать:

«Это забавно, мы одинаково судим о стольких вещах… На самом деле мы обе ужасно разумные… Может, потому, что мы получили буржуазное воспитание?»

«Это правда, — отвечает Брижит. — Я знаю, что я трезво смотрю на вещи. Иногда я говорю себе, что эта простота немного смешна, несовременна, но делать нечего, я такая. Признаюсь, я не понимаю: зачем разрушать себя постепенно? Лучше сразу покончить с собой. Наркотики — это медленная смерть, тотальное рабство, а я вообще не выношу быть рабой чего бы то ни было, кроме любви… Я дорожу любовью человека, которого люблю.

— Я тоже… Уже сорок, да?

— Да, и в сорок всё вот так!

— Сорок после сорока…

— И это не мешает любить жизнь: бокал, глоток красного вина. Вещи, о которых даже не хочется говорить, так они просты».

В том же духе и с той же откровенностью кинозвезда и писательница обсудили другие вопросы, в том числе и личные. «А ты помнишь плохое? — спрашивает Франсуаза.

— Нет, к счастью нет, — говорит Брижит. — Ну смотри, например, я расстаюсь с мужчиной или мой приятель бросает меня или исчезает, ну что ж, я всегда вспоминаю приятные моменты, пережитые с ним. Больше ничего.

— Избирательная память. Оптимистично. Кстати, а как ты прекращаешь отношения? Я всегда расстаюсь в “Липп”.

— Это снобизм!

— Нисколько. Я очень романтична. Когда ты заходишь в “Липп”, слева есть столик, который…

— Так значит, если ты идешь обедать в “Липп” с каким-нибудь Жюлем, он должен себя спросить: “Что же она мне сейчас скажет?”

— Да нет, я и просто так туда хожу обедать… Ну так вот, ты устраиваешься за этим столиком и начинаешь разговор. Ты нервничаешь, но мимо проходят люди, говорят: “Здравствуйте!”, “Как дела?”, что-нибудь подобное. Это отвлекает от темы, и все происходит без драм. Я в таких случаях всегда боюсь. А ты?

— Я ужасно боюсь. Я терпеть не могу расставаний, я думаю, что такого вообще не должно было бы существовать. Это грустно, противно. Только без этого!..»

У Франсуазы Саган не было привычки расставаться за столиком ресторанчика «Липп», когда проходящие люди своими приветствиями разряжают обстановку и смягчают шок. Она вспоминает, например, как рассталась с мужчиной у дверей его дома на улице Драгон в Париже и никогда больше с ним не встречалась. В чем была его вина?

«Просто в том, — говорит она, — что он жил на пятом этаже в доме без лифта! Конечно, это прихоть, но я себе сказала: “Господи, да это будет настоящий ад, если я влюблюсь в этого человека”. Каждый раз подниматься так высоко… какой кошмар!»

Приехав к первому снегу в Межев с компанией друзей, Франсуаза получила телеграмму от издательства «Жюйар». Пресс-атташе Иветта Бессис телеграфировала: «Просьба срочно вернуться в Париж для интервью журналу “Лайф”. Прибыли журналисты. Ваше присутствие необходимо». Автор романа «Здравствуй, грусть!», которая только что провела замечательный день, катаясь на лыжах в Монт д’Арбуа, ограничилась следующим ответом: «У меня каникулы. Бесполезно зарабатывать деньги, если невозможно их тратить».

Несмотря на этот протест, Франсуаза, не склонная к слепому подчинению, делала порой то, что ей говорили. «Очаровательный монстр», о котором говорил Франсуа Мориак, заинтриговал американскую прессу. За океаном ее называли «Мадемуазель Тристес» [191] Tristesse (фр.) — грусть. . В апреле 1955 года вместе со своей сестрой Сюзанной она поднялась на борт «Супер Констеллясьон», взявшего курс из Орли на нью-йоркский аэропорт Айдлевайлд. Путешествие с остановкой в Кандере, на острове Новая Земля, продлилось шестнадцать часов сорок пять минут.

Несмотря на утренний час, Елена Гордон-Лазарева в сопровождении Ги Шеллера приехала ее встретить у трапа самолета.