Валентин Масальский - Скобелев: исторический портрет

Иначе реагировал Н.П.Игнатьев, писавший тому же Победоносцеву: «Скобелев меня глубоко огорчил, сказав непозволительную речь в Париже каким-то сербским студентам. Он ставит правительство в затруднение своим бестактным поведением». Поверить в искренность этого письма, зная славянофильство и германофобство Игнатьева, просто невозможно. Вполне понятно, что если Аксаков, как независимое частное лицо, издававшее собственную газету, вынужден был считаться с ограничениями для печати, а в остальном не считал нужным слишком горячо заявлять о своей лояльности, то Игнатьев, находившийся на государственной службе, поневоле должен был вести себя осторожно с всесильным и подозрительным советником царя.

Среди высших военных, способных разбираться во внешней политике и не принадлежавших к германофилам, преобладало сочувствие Скобелеву, сочетавшееся с осуждением его «бестактности». Характерно мнение такой незаурядной личности, как уже находившийся в отставке Д.А.Милютин. «Газеты всей Европы наполнены толками по поводу неудачных и странных речей Скобелева — петербургской и парижской, — писал он в дневнике 19 февраля. — Не могу себе объяснить, что побудило нашего героя к такой выходке. Трудно допустить, чтобы тут была простая невоздержанность на язык, необдуманная, безрассудная болтовня; с другой стороны, неужели он намеренно поднял такой переполох во всей Европе только ради ребяческого желания занять собой внимание на несколько дней. Конечно, подобная эксцентрическая выходка не может встревожить ни берлинское, ни венское правительства, при существующих отношениях между тремя империями; тем не менее, самое возбуждение общественного мнения такими речами, какие произнесены Скобелевым, выказывает больное место в настоящем политическом положении Европы и те черные точки, которых надо опасаться в будущем». Как видно, не одобряя способ действий Скобелева, умный и дальновидный Милютин, понимавший германскую опасность, правильно определил, что его речи выказывают «черные точки, которых надо опасаться в будущем». Умерший в 1912 г. (девяноста шести лет от роду), Милютин пережил заключение франко-русского союза и всего два года не дожил до момента, когда из черных точек возник мировой пожар.

После произнесения своей речи Скобелев недолго пробыл в Париже. В те дни он имел еще одну продолжительную беседу с Гамбеттой в присутствии генерала Галифе. О содержании этих бесед со слов Скобелева сообщал Аксаков. «Согласия», как подозревала Европа, тут быть не могло, был простой обмен мнениями, писал Аксаков. Скобелев резко критиковал традиционную политику Франции, поддерживавшей Турцию против России и славян, и ее проводника Тьера, убеждал, что Франции следует признать наряду с миром латинским и германским мир славянский и его права, а Россию — как его представительницу и покровительницу. Гамбетта с этим согласился, может быть, лишь в силу текущих интересов.

По возвращении Скобелев хотел пространно изложить редактору «Руси» свои впечатления, но не закончил их и передал только шесть страниц черновой рукописи. Процитируем несколько отрывков из материала, напечатанного Аксаковым.

«Сознаюсь, я переехал французскую границу, глубоко раздраженный и огорченный особенно той бесцеремонностью, с которою немцы преподавали австрийцам: не щадить (в Боснии и Герцеговине. — В.М.) православной крови (следует цитата из немецкой газеты. — В.М.)… Во Франции, напротив, я встретил много инстинктивного, хотя еще и не выяснившегося сочувствия… в таком настроении сердца и головы я сближался с известною частью печати, желающей нам сочувствовать, более страстно, чем осторожно… Этим воспользовались — с целью доброю, и, как мне теперь ни трудно, мне не жаль случившегося… C.Farcy напечатал то, что ему показалось интересным для пробуждения французского общества, со слов студентов, меня не спросясь. Я мог бы формально отказаться, но переубедили меня и Гамбетта, и m-me Adam. Первый особенно настаивал на ее полезном впечатлении в молодежи, армии и флоте. Так как в конце концов все сказанное в газете «France» сущая правда, и по-моему могло повести не к войне, а к миру, доказав, что Русский Царь — сила, то я решился не обращать внимания на последствия лично для меня, и молчанием дать развиться полезному, т. е. как у нас, так и во Франции, законному и естественному недоверию к соседу».

Когда скандал, вызванный речью Скобелева, дошел до Петербурга, правительство прервало его отпуск, предложив немедленно вернуться домой. Этому решению предшествовала информация со стороны посла во Франции князя Н.А.Орлова и других сотрудников русского дипломатического представительства. Сравнивая белого генерала с Гарибальди, Орлов в письме управляющему министерства иностранных дел Н.К.Гирсу от того же 6 февраля приложил вырезку с речью Скобелева и комментариями К.Фаргта из «France», сопроводив ее выводом: «В них (словах Скобелева. — В.М.) от государя требуется незамедлительное объявление войны, иначе он, якобы, будет вынужден к тому волей своих подчиненных… Офицерам всех степеней повсеместно запрещается законом произносить политические речи (во Франции. — В.М.)… Но в высших берлинских кругах определенно хотят придти с нами к мирному и сердечному соглашению».

О том, каково было настроение в Германии после речи Скобелева, дает представление рассказ Марвина, находившегося проездом в Берлине в конце февраля: «По всему пути в разговорах только и слышалось, что имя Скобелева. В Берлине имя его повторялось в речах и беседах всех классов общества. Я остановился перед окном магазина, в котором висела карта России. К окну подбежала толпа школьников.

— Вот дорога, по которой мы доберемся до Петербурга и проучим Скобелева, — говорил один.

— А если они придут в Берлин?

— О, это невозможно!

Мальчишек сменила группа пожилых людей, которые в кратких восклицаниях выражали свою ненависть к славянам и к Скобелеву. На гауптвахте, находящейся на аристократической оконечности улицы Унтер ден Линден, солдаты вели воинственный разговор о России».

Скобелев и сам был осведомлен об этих настроениях. «Очень уж эти шнельклопсы разозлились на меня, — рассказывал он в одном из частных писем. — То какой-нибудь унтер-офицер вызывает меня на дуэль, то сантиментальная берлинская вдова посылает мне проповедь о сладостях дружбы и мира, то изобретатель особенного намордника для собак назовет его «Скобелевым» и обязательно сообщает об этом, то юмористические журналы их изображают меня в том или ином гнусном виде…»

Понятно, что при такой обстановке Скобелеву не следовало показываться в Германии. Орлов рекомендовал ему ехать через Голландию и Швецию, но 12 февраля Скобелев выехал более коротким путем через Вену и Варшаву. Благополучно миновав враждебную Австро-Венгрию, он прибыл в столицу Царства Польского. Здесь он снова выступал с речью.