Сергей Хмельницкий - Пржевальский

Как рассказывали монголы, в Тибете, еще задолго до прибытия путешественников, распространился слух о том, что русские идут с целью похитить далай-ламу. Народ, поверив слуху, пришел в сильное волнение и готовился встретить чужеземцев с оружием в руках. Этим-то, по уверению монголов, и объяснялись действия тибетских властей.

«Монголы, — рассказывает Пржевальский, — ручались головою, что нас не пустят в Лхассу, и вместе с тем объяснили, вероятно, по приказанию свыше, что китайцы в данном случае не виноваты». Но Николай Михайлович имел слишком много оснований подозревать, что именно богдоханские власти настроили тибетцев против русских.

«Именно китайцы-то и загородили нам дорогу в Тибет, хитро распустив слух о том, что тайная цель нашего путешествия есть похищение далай-ламы. Невежественная, фанатичная масса, конечно, охотно поверила такому слуху», — говорит Пржевальский. «Для высшей иерархии Тибета также весьма желательно было не пускать нас к себе». По мнению Пржевальского, тибетские ламы не хотели впустить его «вследствие того опасения», чтобы посещение Лхассы чужеземцами «не открыло бы сюда доступ миссионерам» — опасным конкурентам тибетских лам.

Как ни безрадостны были вести, привезенные монголами, но встреча с этими людьми облегчила положение экспедиции. До сих пор путешественники шли «без языка» и объяснялись с местными жителями пантомимами. Монголы, отлично говорившие по-тибетски, согласились служить русским переводчиками. А старый знакомец Николая Михайловича — Дадай — даже изъявил готовность быть проводником.

Путешественники продолжали свой путь вместе с новыми спутниками и, сделав еще один переход, у самой границы далайламских владений, встретили тибетских чиновников с их конвоем.

Посланцы держали себя очень вежливо и вошли в юрту Пржевальского только по приглашению. «Здесь прибывшие чиновники, — рассказывает он, — обратились к нам с расспросами о том: кто мы такие и зачем идем в Тибет? Я объяснил, что все мы русские и идем в Тибет за тем, чтобы посмотреть эту неизвестную для нас страну, узнать, какие живут в ней люди, какие водятся звери и птицы, какая здесь растительность и т. д.; словом цель наша исключительно научная. На это тибетцы отвечали, что русские еще никогда не были в Лхассе, что сюда с севера приходят только монголы, тангуты да сининские торговцы, и что правительство тибетское решило не пускать нас далее».

Николай Михайлович ответил, что русские никогда не пошли бы в Тибет, если бы не имели на то права, предоставленного им китайским правительством. Он показал свой пекинский паспорт и заявил, что тибетцы обязаны впустить экспедицию. Тогда чиновники, вероятно заранее получившие указания, как поступить в том случае, если русские проявят настойчивость, просили Пржевальского ждать на этом самом месте ответа из Лхассы, куда тотчас же будет послан нарочный с изложением всех обстоятельств дела.

Пржевальский согласился ждать ответа. Тибетские чиновники записали фамилии путешественников и поспешно уехали в Напчу.

У подножья горы Бумза, в 250 километрах от Лхассы, путешественники разбили свой лагерь. В окрестностях кочевали тибетцы. На стоянке Пржевальский знакомился с обитателями и с природой страны.

По наружности тибетцы не похожи ни на монголов, ни на китайцев, а напоминают цыган. Волос никогда не стригут и не чешут, и они в беспорядке падают на плечи, сзади же их заплетают в косу, которую украшают костяными кольцами, красными кораллами, бирюзой, медными бляхами.

Зимняя одежда тибетцев — длинная баранья шуба. Более зажиточные покрывают ее красной шерстяной тканью — далембой. На поясе тибетец носит саблю с плохим клинком, но богато отделанную серебром, бирюзой, крупными красными кораллами. За поясом торчит длинная трубка. Сбоку висит нож.

Жилище тибетца зимой и летом — черная палатка, сотканная из волос яка. В глиняном очаге, посередине жилища, постоянно горит аргал, в плоском железном котле варится еда. У очага разостланы бараньи и волчьи шкуры. На них сидят днем и спят ночью. Возле палатки устроен загон для баранов.

Пища тибетцев — баранье и яковое мясо. Едят его часто сырым. Вся семья усаживается у очага. Хозяин отрезает по куску кровавого мяса и бросает его каждому домочадцу.

Пржевальский знал по собственному опыту, как трудно в разреженном воздухе Тибета разжечь отсыревший аргал и сварить мясо. Неудивительно, что у тибетцев вошло в привычку есть мясо сырым.

В семейной жизни тибетских кочевников Пржевальский обнаружил редкое на земном шаре явление — полиандрию , то есть многомужество. «Каждые трое, четверо и более мужчин имеют, правда, одну общую жену». [48] «Это наблюдение Пржевальского для Северного Тибета, — замечает его комментатор Э. М. Мурзаев, — расширяет границы института полиандрии, до нашего путешественника известного в Южном Тибете и на южных склонах Гималайского хребта». В своей работе «О происхождении семьи, частной собственности и государства» (1884) Ф. Энгельс отмечает «многомужество в Индии и Тибете» и указывает на его «происхождение из группового брака». ( К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. I, стр. 44).

Когда тибетец умирает, «мертвеца отвозят в степь и здесь, во время чтения молитв, режут тело на куски, которые бросают собравшимся грифам. Птицы эти хорошо знакомы с подобной добычей и мигом во множестве слетаются на нее, не боясь вовсе людей…»

На этих грифов Пржевальский охотился много раз у горы Бумза. Громадные птицы парили над стоянкой и иногда садились на скате горы, шагах в пятистах от путешественников.

Неподалеку от стоянки путешественники расставили капканы. Однажды Эклону удалось поймать в них большого корсака, принадлежавшего к новому виду. Пржевальский назвал его «корсаком Эклона» (Vulpes Ekloni).

Тибетцы, кочевавшие в окрестностях стоянки, сначала чуждались путешественников. Но видя, что русские никому не причиняют вреда, кочевники стали приносить им на продажу масло и чуру, приводить баранов. Приходивших на стоянку тибетцев незаметно срисовывал Роборовский.

Горсточка русских привлекала всеобщее любопытство и возбуждала множество толков. «Проход наш без проводника через Северный Тибет, побитие еграев, о чем здесь везде уже знали, наше скорострельное оружие и уменье стрелять, — все это производило на туземцев необычайное впечатление».

В первые дни стоянки у горы Бумза охота на грифов, странствия по окрестностям, встречи с местными жителями доставляли Пржевальскому новые сведения и впечатления. Николай Михайлович писал свои заметки. Казаки чинили износившуюся одежду и вьючные принадлежности. «Вскоре все это было покончено, и мы не знали, куда деваться от скуки, проводя целые дни и ночи в дымной, холодной юрте. Теперешнее бездействие тяготило, пожалуй, хуже, чем все труды предшествовавшего перехода по Тибету, тем более ввиду неизвестности дальнейшей судьбы нашей экспедиции».