Сергей Довлатов - Малоизвестный Довлатов. Сборник

Григорий Борисович смущенно опускает длинные младенческие ресницы.

— Не знаешь? Комбинация! — восклицает Бернович. — Ответ — комбинация! Понял? У женщины под юбкой… У мужчины в голове… Комбинация!

Его жена Фаина тоже наведывается к писателю:

— Так редко удается поговорить с культурным человеком.

Затем Фаина одергивает сарафан и громким шепотом произносит:

— Я вам главное скажу — киноартисты постарели. Баталов, Евстигнеев, Моргунов. Ведь если разобраться, то уехали мы десять лет назад. А Евстигнееву, я думаю, уже и тогда было за сорок. Годы, в общем, идут, люди стареют. Такое у меня ощущение. Может, я не права?

— Почему же, — реагирует Григорий Борисович, — действительно стареют. А годы, в общем-то, идут…

Лето выдалось теплое и солнечное. Даже комары вели себя не очень агрессивно. Бернович и Фаина заходили к писателю все чаще. Бернович дарил ему только что пойманных, еще холодных маленьких окуней. Фаина неожиданно и решительно мыла ему посуду.

«Демократия, — размышлял он, — не только благо. Это еще и бремя. В Союзе такие люди были частью пейзажа. Я воспринимал их как статистов. Здесь они превратились в равноправных действующих лиц. Впрочем, — спохватывался писатель, — это хороший добрые люди. О них можно, в принципе, написать рассказ…»

Бернович говорил:

— Фаинка — дура. Купи мне, говорит, на сегодняшний день «чероки»…

— Что это?

— «Чероки»? «Чероки» — это тачка. Называется — джип «чероки»… Купи, говорит, «чероки». А я говорю — ты посмотри на свои бюсты. Они же в джипе будут трястись, как это самое… Как последний день… Ну этой?.. Как ее… Помпеи…

Фаина говорила, оставаясь с писателем наедине:

— За мной еще до Вени один кинооператор ухаживал. В Дом искусств мы с ним ходили. Помню, весь тет-а-тет собирался. Ульянов, Яковлев, этот. Как его? Ждигарханян.

Бернович и Фаина часто ссорились. В такие минуты заходили поодиночке.

Фаина говорила:

— Ему лишь бы поддать и в койку. Я к такому отношению не привыкла.

— Сколько лет вы женаты? — интересовался писатель.

— Двадцать пять. А что?

Бернович тоже жаловался:

— Фаинка совсем одичала. Не ходи, говорит мне, в шортах. Ноги у меня, оказывается, слишком полные. А если я такими вот ногами дважды по этапу шел? Тогда что?..

Бернович как-то раз зашел и говорит:

— Писатель, дело есть. Хочу у тебя поселиться.

— Навеки? — поинтересовался Григорий Борисович с юмором и легкой тревогой.

— Нет, до среды включительно.

Бернович понизил голос и свистящим шепотом договорил:

— Фаинка идет по неверной дороге. — И затем еще более доверительно: — Вот ты писатель. Опиши такое дело. Муж зарабатывает бабки. То есть буквально ходит по острию ножа. На триста шестьдесят кусков с довеском плавает в бензине. Два билдинга имеет в Поконо… А жена ему говорит: «Я тебя презираю. Я на сегодняшний день хочу культурному человеку отдаться…»

Бернович встал и отчеканил:

— Выследить ее хочу на манер КГБ… Ты слушай, в понедельник я уеду. Отгоню машину в рощу, а сам к тебе. И займу у окна наблюдательный пункт. Не возражаешь?..

У Григория Борисовича заметно испортилось настроение. Границы его частной жизни беспощадно нарушались. Какие-то посторонние люди участвовали в его судьбе…

— Не возражаешь?

— Ладно, — сказал писатель, — дело ваше…

И, сославшись на хозяйственные заботы, ушел. В тоске и печали направился к озеру. У самой воды на клетчатом одеяле лежала Фаина. Ее силуэт напоминал географические очертания Конго.

— Дивно, что вы пришли, — сказала Фаина, — взгляните на это облако. Что оно вам напоминает?

— Вас, — ответил писатель.

— Что вы? Я куда полнее. Хотя кушаю, в принципе, мало… Оно напоминает сон.

— Не понял?

— Я говорю, что облако напоминает сон.

— Действительно…

Фаина села, выпрямилась, обхватила руками колени. Заговорила быстро и громко:

— Я одинока, страшно одинока… Что вы стоите?

— Я сижу, — ответил писатель.

И сел на край одеяла.

— Мое замужество было ошибкой. Вениамин примитивен и груб. Кроме того, его скоро посадят. Элементарно посадят. Вы меня слушаете? Я обращаюсь к вам с просьбой. Только вы можете нам помочь.

— Кому это — нам?

— Мне и одному человеку. Есть один человек. Он гинеколог. Его зовут Миша. Вернее — Майкл. Мы знакомы три года. Отношения между нами чисто патологические…

— Платонические, — равнодушно исправил Григорий Борисович.

— Вот именно. Он гинеколог. Пошлостей ему и работе хватает. Поэтому главное для него — чувство…

Григорий Борисович тронул ее руку, шершавую песка:

— Короче, что я должен сделать?

Фаина заговорила еще решительнее:

— В четыре тридцать Миша прилетает из Детройта. В пять он будет на Терминал-стейшен. В пять двадцать уходит автобус на Монтиселло. Прибывает, если не ошибаюсь, в семь тридцать две. Там его и нужно встретить.

— Простите, но я без машины.

— Возьмите такси. Деньги верну.

— Когда он прилетает?

— Послезавтра.

— Послезавтра — это воскресенье?

— Да. Его надо встретить и разместить до понедельника…

Григорий Борисович задумался. «И что это богатые гинекологи так упорно пренебрегают отелями? У меня ведь даже телевизора нет. К тому же я рано встаю. Печатаю на машинке…»

При мысли о работе у него заныло сердце. Кошмар потерянного времени угрюмо замаячил впереди.

— У меня телевизора нет, — сказал писатель.

— И чудно. Вы будете разговаривать. Мишка такой интеллектуал, это страшное дело. У него сплошные афоризмы в голове…

У писателя окончательно испортилось настроение. Контуры жизни становились все более расплывчатыми. Миша, засада, самолет из Детройта… Гинеколог, сплошные афоризмы… Что происходит? Где выход из этого страшного тупика? Как получилось, что его личная, уединенная, нормальная жизнь столь дико запуталась?..

Над озером, естественно, кружились чайки. С противоположного берега доносился голос Мизиано. По шоссе неслись автомобили, тормозя возле разъезда. Лес на горизонте даже в солнечный день казался мрачным и запущенным.

Писатель очнулся. Почувствовал на лице своем широкую блуждающую улыбку. Испытал неожиданно острое сочувствие ходу жизни в целом. И вдруг отчетливо, даже звонко, произнес нечто такое, что удивило его самого.

— Главное, успокойтесь. Все будет нормально. Я сделаю все от меня зависящее…

И дальше, уже обращаясь к себе:

«Как же это будет называться? Допустим — «Мы и гинеколог…» Надо заменить фамилию… Ну, скажем: «Мы и гинеколог Буданицкий».

Моя жена проснулась и спрашивает:

— Кто может звонить в четыре утра? Даже интересно… Ты не спишь?

Я сказал: