Джузеппе Гарибальди - Джузеппе Гарибальди. Мемуары

Если бы Мадзини — не следует перекладывать вину на других — обладал практическими навыками в такой же степени, в какой он был красноречив, строя планы различных предприятий и восстаний; если бы он обладал на самом деле — на что всегда претендовал — способностями руководить военными операциями; если бы он, кроме того, согласился выслушать некоторых из своих сторонников, прошлое которых позволяло предполагать, что они разбираются кое в чем [223], — в таком случае он избежал бы многих ошибок, и в тех обстоятельствах, о которых идет речь, мог бы, если и не спасти Италию, то хотя бы отсрочить развязку римской трагедии на неопределенно долгое время. В таком случае, повторяю, перед Римом открывалась возможность покрыть себя славой благодаря тому, что он пал бы последним, т. е. после Венеции и Венгрии. За день до героической смерти Манара я послал его к Мадзини, чтобы убедить его покинуть Рим и двинуться со всеми имевшимися в нашем распоряжении силами, материалами и средствами (кстати, отнюдь не малыми) к Апеннинам и занять там прочные позиции. Не знаю, почему это не было сделано? Истории известны такие решительные акции, обеспечившие спасение. Свидетелем одной из них был я сам в республике Риу-Гранди; другая была в недалеком прошлом предпринята Соединенными Штатами Америки.

Неверно, что подобный шаг был невозможен: ведь спустя несколько дней я беспрепятственно вышел из Рима с почти четырьмя тысячами людей. Избранные народом депутаты, в большинстве своем юные, энергичные патриоты, пользующиеся любовью в своих округах, могли бы отправиться в них, пробудить патриотические чувства населения и, таким образом, попытаться изменить ход событий. Вместо этого ограничились разговорами о том, что оборона становится невозможной, а депутаты оставались на своем посту.

Эта мужественная решимость делала честь отдельным индивидуумам. Если же говорить о славе и интересах родины, то она стоила немногого и не могла считаться похвальной в тот момент, когда было еще много готовых к борьбе вооруженных людей и когда Венгрия и Венеция продолжали сражаться с врагами Италии. Между тем, ожидали вступления в Рим французов, чтобы сдать им оружие, которое должно было послужить для того, чтобы увековечить печальное и позорное состояние рабства [224].

Я с горстью моих товарищей решил не сдаваться, продолжать борьбу и попытаться еще что-то сделать. Г-н Кэсс, американский посланник, зная о положении вещей, прислал ко мне 2 июля гонца, чтобы сказать, что он желает со мной поговорить. Я отправился и встретился с ним на улице. Он сделал мне любезное предложение: если я с теми из моих товарищей, которые могли подвергнуться риску, пожелаю отплыть, то в Чивита-Веккия к моим услугам находится американский корвет.

Я выразил великодушному представителю великой республики свою благодарность, но изъявил желание покинуть Рим с теми, кто решит ко мне присоединиться, дабы попытаться еще раз изменить судьбу моей родины, что я не считал еще безнадежным. Я направился затем к воротам Сан-Джованни, навстречу моим бойцам, которым я велел собраться у этих ворот и приготовиться к уходу. Большую часть моих людей я нашел уже на месте, остальные подходили. Много отдельных лиц из различных частей, догадавшихся о нашем замысле, и другие, заранее оповещенные о нем, также явились, чтобы присоединиться к нам, не желая подчиниться унизительным условиям и сложить оружие к ногам солдат Бонапарта, руководимых священниками.

Несмотря на все мои усилия убедить ее остаться, моя славная Анита [225]решила сопровождать меня. Объяснения, что мне придется вести жизнь, полную тягот, лишений и опасностей, в окружении полчищ врагов, лишь подбодрили мужественную женщину. Напрасны были мои ссылки на ее беременность. В первом попавшемся доме она попросила какую-то женщину обрезать ей волосы, надела мужское платье и вскочила на коня.

Осмотрев с городских стен окрестности, чтобы убедиться, не находится ли вражеская часть на дороге, по которой мы должны были двинуться, я отдал приказ начать поход к Тиволи, приготовившись сражаться с любым врагом, который попытался бы остановить нас. Поход прошел без помех, и утром 3 июля мы достигли Тиволи. Я надеялся привести здесь в порядок остатки различных частей, составлявших мой небольшой отряд [226].

До сих пор дело шло не так уж плохо. Хотя я лишился большей части моих лучших офицеров, убитых или раненых: Мазины, Даверио, Манары, Мамели, Биксио, Перальта, Монтальди, Раморино и многих других, Но некоторые были еще со мною — Марроккетти, Сакки, Ченни, Коччелли, Иснарди. И если бы народ и бойцы не находились в таком подавленном настроении, я мог бы в течение длительного времени вести успешную борьбу, предоставив возможность итальянцам, оправившимся от неожиданности и уныния, сбросить иго захватчиков-иноземцев. К несчастью, однако, этого не произошло!

Я очень скоро убедился, что впереди у меня мало надежды довести до конца казалось уготованное для нас самой судьбой славное и великое предприятие. Выступив из Тиволи, я продвинулся на север, чтобы проникнуть к энергичным жителям этой области и попытаться пробудить в них любовь к родине. Однако мне не только не удалось привлечь к нам хоть одного человека, но каждую ночь, словно испытывая потребность скрыть в темноте позорное дело, дезертировал то один, то другой из последовавших за мной из Рима. Если бы мы обладали стойкостью и самоотверженностью тех американцев, среди которых я жил когда-то! Лишенные всех жизненных удобств, удовлетворяясь любой пищей, а часто просто голодая, они все же продержались много лет подряд в пустынях и девственных лесах, готовые скорее выдержать истребительную войну, чем склониться перед произволом деспота и чужеземца. Когда я сравнивал этих сильных сынов Колумба с моими слабыми, изнеженными земляками, я стыдился того, что принадлежу к этим выродившимся потомкам величайшего народа, неспособным выдержать месяц походной жизни без привычной для городского обихода еды три раза в день.

В Терни к нам присоединился доблестный и благородный воин полковник Форбес, англичанин, воодушевленный нашим делом, как истый итальянец. Он примкнул к нам с несколькими сотнями хорошо организованных людей.

Из Терни мы продвинулись еще дальше на север, прошли Апеннины сначала с одной, потом с другой стороны, но нигде население не откликнулось на наш призыв.

Из-за частых дезертирств у нас оставалось много брошенного оружия, которое мы везли на мулах; однако возраставшее количество этого оружия и трудности, связанные с его перевозкой, вынудили нас оставить его вместе с амуницией на усмотрение тех жителей, которые казались надежными, чтобы они спрятали его и приберегли до того дня, когда кончится их терпение и они не смогут дальше выносить позор и издевательства.