Маргарита Рудомино - Книги моей судьбы: воспоминания ровесницы ХХв.

О Берлине я уже писала — его нет, есть только на окраинах. Но сейчас это такая приевшаяся картина, что обращаешь внимание, лишь когда удивляются новички. Немцы по-прежнему подобострастничают и наперебой пытаются разъяснить дорогу. Всё они спрятали под землей, приходится самим разыскивать. На днях начнут торговать, опишу тогда. Побывавшие в Варшаве говорят, что здесь еще хуже, но чтобы поверить — надо самому видеть. Каждый раз, когда это видишь, чувствуешь удовлетворение и правильность. Надо полностью вытравить нацистский дух. Конечно, сейчас они все против старого, но не верим.

Крепко, крепко Вас целую, мои дорогие. Очень хочу скорее о Вас узнать, но придется подождать получения моего адреса.

М.

Письма к Василию Николаевичу Москаленко из Берлина.

Берлин, 22 мая 1945 г.

Дорогой Толик!

Возможно, это письмо уйдет с оказией, поэтому хочу написать подробнее.

Первое. Вера Георгиевна Чуваева, которая передаст это письмо, тоже из библиотечной группы, только из другой Комиссии. Но пока мы работаем совместно. Передайте с ней мне письма (она будет, вероятно, только 1–2 дня) и сообщите об Адриане. Это больше всего меня тревожит. И работа шла бы по-другому, если бы я была спокойна. Тревожусь и о вас всех — о девочке, Анне Ивановне и о тебе. Сплю плохо. К Адриану не удается поехать, слишком занята, не могу даже заикнуться об этом. Ему я часто пишу и думаю, что он должен откликнуться или приехать. В каждом высоком юноше в пилотке я вижу его. Хочу себя успокоить, но не всегда это удается.

Второе — работа. Недовольна ею ужасно. Надо делать пока горит, а потом будет поздно. Так и у нас. В первые дни еще можно было что-то сделать, а сейчас уже поздно. Все становится на свои места. Тем более что из-под рук вырывают те, которые имеют больше возможностей. Моя беда в том, что я одна и мне трудно без людей все делать самой. Вера Георгиевна расскажет характер работы, и тогда видно будет тебе, что здесь делается. Кроме того, очень большие неполадки с машиной. Нам даже легковая через день с музеями, а другой день выклянчиваем, что стоит много нервов. Конечно, не успеваем, а сейчас уже 10 машин грузовых в нашем распоряжении для вывоза, а книг нет. Конечно, я беспомощна, хочу вызывать сотрудников, а здесь неполадки с нашими из Комитета. Я уже писала, что Маневский возомнил себя начальником, подчинил меня, скандалить не могу, жаловаться тоже, и получается ерунда. Это отзывается и на общих взаимоотношениях. Живем недружно, иногда даже враждебно. Хочу как-то уладить — не выходит, уж очень мы все разные. <���…>

Письмо вышло уж очень пессимистичное и безнадежное. Но второе я думаю изменится, рассчитываю на свою удачу, а первое действительно отражает настроение. Одиночество заедает, а ты знаешь, что это самое ужасное в моей жизни.

Но ничего, уверена, что скоро напишу лучше. Ничего не пишу о немцах, Берлине. Кое-что писала уже в письмах, а лучше всего до приезда. Кстати, о приезде и не мечтаю, думаю на месяц-полтора здесь остаемся.

Целую Вас всех очень крепко, мои дорогие. Напишите об Адриане, и тогда будет все хорошо. ППС 71650/ Я, мне. Теперь обещают посылать почту самолетами. М.

Берлин, 5 июня 1945 г.

Милый Толик!

Наконец-то свалилась тяжесть с плеч — получила от тебя, Толек, и от девочки Ваши милые письма с сообщением об Адриане. Этот день был у меня праздником. Хотела тотчас же ехать в Росток, но благоразумие взяло верх, и жду письма. Если же не получу до 8-го — то поеду. Благоразумие в том, что:1) не знаю точного адреса; 2) расстояние туда 300 км и дорога неизвестна; 3) машина требует с собой много бензина, а его нет; 4) сейчас у меня срочное дело, которое бросить нельзя. Как видишь, поездка слишком рискованная. А главное, боюсь с ним разъехаться, если он вообще еще там. Конечно, ужасно обидно, что Адриан может опять уехать далеко, но вместе с тем я так счастлива, что он благополучен, что остальное уже неважно. Здесь я насмотрелась многого и вижу, какая опасность была для всех наших людей при взятии больших городов.

О себе. Настроение сильно улучшилось, но все же временами если духом и не падаю, то неприятностей много. Уже много сделали, и все же можно было бы больше, если бы все знать заранее, и дни так быстро бы не летели, когда становится уже поздно. Опять остановка с легковыми машинами — все дела из-за этого затормозились. Приехали Чаушанский [43] Дмитрий Николаевич Чаушанский (1896–1957) — майор, заведующий отделом комплектования Государственной библиотеки им. В.И.Ленина. Книговед. Известный исследователь иллюстрированной книги. из Ленинской и одна сотрудница из Исторической библиотеки [44] Елена Сергеевна Дорогутина — майор, заведующая отделом книгохранения Государственной Исторической библиотеки. — подмога большая, и мне стало легче.

Этот "маленький" [45] "Маленький" — подполковник А.Д.Маневский, руководитель музейной части музейно-библиотечной группы. немного напоминает Боярскую [46] Боярская — сотрудница ГБИЛ. В начале 1930-х гг. устроила в библиотеке провокационную склоку, в результате которой прошли "чистки" сотрудников Библиотеки. , и поэтому страшновато. Отсюда бывает неестественность, беспокойство и неуверенность, не говоря уже о связанности. Но все же лучше, чем раньше. Ты был прав, были моменты, когда почти падала духом. Но ведь об этом знаешь только ты, а на вид я всегда бодра и уверена в себе.

Здесь жизнь меняется с каждым днем. Немцы вышли из своих убежищ, освоились с положением, счастливы, что война окончилась, и некоторые из них, если им верить, конечно, благодарны Красной Армии за то, что она освободила их от бомбежек и Гитлера. Расслоение у них большое, но все они не считают себя виновниками войны. Основные улицы очищены от камня, много зелени, и иногда не замечаешь, что по обеим сторонам улиц развалины. По воскресеньям немцы одеваются по-праздничному и выходят гулять всей семьей по улицам разрушенного города.

Как-нибудь еще подробнее опишу их.

Крепко целую всех Вас. М.

Берлин, 18 июня 1945 г.

Милый, родной Талик!

С 13-го у меня Адриан. Много можно говорить о нем, но писать трудно. Замечательный внешне — рослый, красивый, прекрасно одет, загорелый, здоровый юноша. Внутренне — безусловно хороший, но налета ненужного очень много. Конечно, трудно ему будет первое время дома, да и нам не легче. Фронтовая жизнь сильно отложила отпечаток. Пьет по-фронтовому в меру. Не курит. Широта российская — напоминает Ивана Михайловича [47] Иван Михайлович Рудомино — отец Маргариты Ивановны. . Плевательское отношение ко всему. Жестокость сильная. От нас отвык. Первые дни был чужой и для меня как-то чужд был, сейчас обошлось. Время, конечно, сотрет, но надо подготовиться к тому, что все это время жили мы разными жизнями и понять друг друга будет трудно первое время. Боюсь, что тебе будет еще труднее. Придется чем-то своим внутренним тоже пожертвовать.