Лиля Энден - Изменники Родины

Венецкому пришлось подчиниться столь категорическому приказу своей избавительницы.

— Сразу не отмоешь всю гефангенскую грязь! — попробовал пошутить он, садясь за стол после мытья, в старых брюках Титыча, извлеченных со дна горбатого сундука, и в собственной Лениной трикотажной майке, сиреневой, с черными рукавками и воротником.

Ужин состоял из горячей вареной картошки с толченым льняным семенем: анархия изобилия в Липне давно кончилась, наступала анархия нужды и нищеты; но Николаю казалось, что он никогда в жизни не ел ничего вкуснее этой картошки….

Через час он уже крепко спал.

Лена в сумерках несколько раз подходила к спящему и вглядывалась в его исхудавшее, измученное лицо.

Этот мало знакомый человек, сегодня спасенный ею, неожиданно сделался ей особенно дорогим и близким, хотя еще накануне она даже не вспоминала о его существовании.

Потом она легла и вскоре тоже заснула.

Ночь прошла спокойно.

Утром следующего дня шинель пленника, при содействии оборотистой Паши и ее свекра Захарыча, была обменена на старый ватный пиджак и кепку.

Венецкий после картошки и спокойного сна в теплой комнате почувствовал себя гораздо крепче и решил пойти на Заречье, выяснить судьбу своей семьи и квартиры.

Лена отправилась с ним вместе, что оказалось очень кстати, так как на мосту пришлось объясняться с патрульным немцем, которому вздумалось их остановить.

— Ведь учил же я в школе немецкий язык — а хоть бы что-нибудь в голове осталось! — с досадой проговорил Венецкий, когда мост и немецкий часовой остались позади. — Что он у вас спрашивал?

— Да так, всякую ерунду!

— Нет, не еренду!.. «Кригсгефангене» — это и я понимаю, «манн» — тоже… Он догадался, что я — пленный, и вам опять пришлось меня в мужья записать?

— Ну, и записала!.. Он же не будет проверять… Лишь бы отвязался!..

Они свернули на Вторую Зареченскую.

Улица выгорела вся целиком. От дома, где раньше жил Венецкий, оставалась только печка с трубой.

Николай прошел на пожарище, обошел вокруг печки, зачем-то заглянул в черную топку, копнул ногой кучу золы, из которой торчал искривившийся остов железной кровати, и медленным шагом вернулся к своей спутнице.

— Вот и дом! — сказал он, низко опустив голову. — Не у кого даже спросить, живы ли мои…

— Пойдем в те хаты: может быть там соседи что-нибудь знают.

Лена указала рукой на три уцелевших домика в переулке.

Не успел Венецкий переступить порог первого из домиков, как его встретила маленькая толстая старушка.

— Сергеич!.. Голубчик!.. Да вы живой!.. Худой-то какой, страх глядеть!.. Садитесь!..

Это была его бывшая квартирная хозяйка Васильевна.

— Не знаете, где мои? — спросил Николай.

Васильевна вдруг смутилась.

— Уехали они… с эшелоном уехали… и мы ехали тогда с ними… только…

— Что только?

— Разбило наш эшелон бомбежкой за Коробовым… Мы-то в заднем вагоне ехали, мы целы остались… жили в деревне… а как и туда немцы пришли, мы в Липню обратно и воротились… а тут все погорело без нас… ни дома, ничего нет… хорошо еще, что Пахомовы нас пустили…

— А мои где?… Миша?…

Васильевна молчала.

— Да говорите же, не тяните! — взмолился Венецкий. — Что с ними случилось?

— Убило Мишеньку вашего, — тихо сказала старуха. — Головку ему оторвало и ручку… а сам был в синенькой рубашечке…. так тельце отдельно лежало… Такой мальчик был хороший!..

Она вытерла слезы передником.

Лицо Венецкого окаменело.

— А Валентина? — спросил он глухо и равнодушно.

— Уехала она, уехала на машине с военными… Сперва все плакала, а потом подхватила чемодан — и на машину!.. и Мишеньку хоронить не осталась… торопилась очень… боялась… мы Мишеньку уж без нее закопали…

— Спасибо, Васильевна! Прощайте!..

Он вышел на улицу. Лена, стоявшая у двери во время всего разговора, последовала за ним.

— Куда же теперь деваться? — сквозь зубы проговорил Николай.

Лена взяла его за руку.

— Идемте назад! Пока побудете у меня, а после придумаем, что делать дальше.

— Вас потянут в комендатуру за то, что вы прячете пленного!

— Чепуха! — Лена махнула рукой. — А если и потянут — я их не боюсь!.. К тому же, вы здешний гражданин и имеете все права на проживание в Липне…

Идем!

Когда они шли обратно через мост, немец приветствовал их, как старых знакомых, трудно переводимым выражением:

— Маль цайт!

.

По Липне прошел слух: агрономша Ленка Соловьева приняла к себе «в зятья» Венецкого.

Никто этому не удивлялся: очень многие женщины в городе и в деревнях принимали пленных «в зятья» или, вернее, в мужья.

Среди этих «зятьев» бывали люди всех национальностей и областей: сибиряки, москвичи, украинцы, грузины, татары…

В данном случае разница была только в том, что Венецкий жил в Липне еще до войны, и все знали и его самого, и его прежнюю жену.

Но знали так же, что эта жена уехала из Липни и не возвращалась, и все считали вполне в порядке вещей, что теперь у Венецкого другая жена, раз эта другая сумела его взять из колонны пленных.

У других зятьев тоже в большинстве случаев были, как говорилось, «родные» жены, а у принявших их женщин были в Красной Армии или еще где-нибудь «родные» мужья — но все это было за границей фронта, в другом мире.

В маленькой, отрезанной от всего света Липне почта не работала, газет не было, радио молчало; и что творится на свете, как развертывается война, где фронт, где русские, где немцы — никто ничего не знал.

Знали только, что фронт откатился далеко на восток, бомбежки прекратились, артиллерии не было слышно; колонны пленных тоже больше не появлялись.

Лена и Маруся не раз пробовали что-нибудь узнать у немцев, но те давали самые противоречивые сведения.

В городе ни одно предприятие не работало; торговли не было с самого июля. Люди жили тем, что копали свою и чужую картошку; у некоторых еще сохранились запасы времен первого фронта, к другим уже подбирался голод.

В двадцатых числах октября в притихшей Липне, через которую за три месяца прокатилось три фронта, наконец были сделаны первые попытки отрегулировать гражданскую жизнь.

Немцы ходили по домам и приказывали всем мужчинам явиться на собрание к комендатуре, которая помещалась в здании школы-десятилетки. Многие женщины тоже пошли, хотя их и не приглашали, некоторые — именно потому, что не приглашали, из духа противоречия.

Когда на улице перед школой собралась большая толпа, на крыльцо вышел немецкий офицер, рыжеватый блондин средних лет и среднего роста, в сопровождении чернявого парня в немецком солдатском кителе без всяких нашивок; парень оказался переводчиком.