Лиля Энден - Изменники Родины

Виктор вытащил одно тонкое, круглое полено; его горящий конец оказался раздвоенным, как вилка…

Одну секунду Витька стоял неподвижно, держа в руке дымящееся полено, и вдруг, повинуясь страшной силе бессознательной злобы, подогретой выпитой самогонкой, сунул пылавшую головешку в лицо Шурке; два конца пришлись, как по мерке, прямо в глаза…

Раздался страшный, звериный рев… Шурка вскочила и схватилась за обожженные глаза, а Виктор еще несколько раз с силой ткнул ей в лицо головешкой, целясь в один глаз, в другой, в разинутый рот…

Вспыхнули рукава Шуркиного платья, вспыхнули волосы, с воем ослепленная женщина заметалась по комнате…

Тут опомнилась Зиночка.

С криком бросилась она на кухню, схватила ведро с водой и облила горящую Шурку… Та упала и продолжала выть, катаясь по полу…

У ней вытекли оба глаза…

— Зинка, отойди! — хриплым голосом проговорил Виктор.

Зина взглянула на него и в ужасе попятилась — никогда не думала она, что оюбимый ею, веселый, красивый, озорной Витя может быть таким страшным!..

Виктор поднял лежавший у печки тяжелый топор и с размаху раскроил голову бившейся в судорогах Шурки…

— Витя!.. Что ты?… — воскликнула Зина и голос ее пресекся, она не смогла выговорить: «что ты сделал?»…

— Капут махен! — жестко усмехнулся Виктор, вытирая топор о Шуркину юбку. — Она же ослепла, чего ее в живых-то оставлять? Кому она теперь нужна?… Да и покою нам с тобой она все равно не дала бы… А так — пристукнул и ганц фертих!.. Где у нас санки?

— В сенцах стоят! — машинально ответила Зина.

Она стояла неподвижно и с ужасом смотрела, как ее молодой муж обернул половиком тело убитой, положил ее на санки, надел пальто и шапку и повез свою поклажу прочь от дома.

— Пол подмой, а то накровянили! — бросил он ей, поворотясь вполоборота уже в дверях…

Под весну труп Шурки нашли в Чертовом овраге и долго спорили и гадали, кто мог ее убить: немцы или партизаны?…

Тяжелый сорок второй год, голодный и кровавый, пришел к концу. Наступил новый год — сорок третий.

Немцы побывали под Москвой, под Ленинградом, под Сталинградом, но ни Москвы, ни Ленинграда, ни Сталинграда не взяли и на всех фронтах медленно, но верно откатывались назад — нах хаузе…

В Липню нерегулярно попадали разрозненные номера издававшейся в Днепровске газеты «Новый путь», но сведения там были такие расплывчатые, что уяснить по ним обстановку на фронте было очень трудно.

В феврале появились в Липне беженцы из городов и сел, взятых немцами в прошлом году, а теперь отданных обратно.

Главным образом, это были старосты, полицаи и служащие немецких учреждений, но встречались и люди, не занимавшие никаких постов: просто из некоторых мест все население поголовно было выгнано в тыл, и теперь искало пристанища в чужих районах.

К этому времени в маленькой Липне было уже не меньше учреждений, чем в довоенное время; были они немецкие, русские и смешанные, и кто кому подчинялся, разобрать было очень трудно; иногда они помогали друг другу в работе, а чаще мешали.

Сменилось несколько комендатур. На месте уехавшей жандармерии появилось учреждение, которое сами немцы предпочитали обходить стороной, — на его дверях было начертано: Гехайм Полицай.

Распределение на работы теперь ведало Арбайтс-Амт, которое русские называли биржей труда.

Крайсландвирт, где уже было пять или шесть зондерфюреров, теперь совершенно отделился от Городского Управления, и сам разделился на два: сельско-хозяйственный, где главным по-прежнему был долговязый Шеффер, и промышленный, которым заведовал свободно говоривший по-русски зондерфюрер Паппе, величаемый всеми «папой».

По всему городу располагались, приезжали и уезжали различные воинские части; во всех этих воинских частях теперь работало множество русских. В бывшем здании ресторана был открыт «Зольдатенхайм» — нечто вроде клуба для немецких солдат.

Среди множества немцев в военной форме появился один единственный в гражданской одежде и круглой шляпе — представитель торговой фирмы «Цет. О»; этот немец, получивший прозвище «шляпа», устроил в Липне магазин, где принимал от населения глиняную посуду, деревянные бочки и кадки, топорища, холсты и, конечно, яйца, и платил солью. По ходатайству бургомистра, поддержанному Шеффером, он выдавал соль и за деньги, по спискам, по цене один рубль за килограмм. Цена была не маленькая и наживалась на этом организация Цет. О порядочно.

Но липнинцы уже давно привыкли к тому, что деньги ничего не стоят, а соль — золотая валюта, за которую можно достать все на свете, и были благодарны «Шляпе» за то, что он наконец разрешил соляную проблему — самую тяжелую из всех продовольственных проблем.

Появлялись в продаже в его магазине косы, грабли, лопаты, иголки, брошки, бусы, краски для материй, иногда также бывали спички, табак и другие дефицитные товары.

Русские учреждения разрослись так же, как и немецкие. Более года известный всем и каждому Николай Сергеевич Венецкий был бургомистром города Липни и Липнинского арйона, и все считали это в порядке вещей, а теперь вдруг спохватились, что это две разные должности.

Районным бургомистром одна из недолго властвовавших комендатур назначила Петра Михайловича Смолкина, беженца из Подмосковья, где он тоже был бургомистром какого-то небольшого города.

Но в Липне Смолкин не знал ни людей, ни условий района, и не только не облегчил работу Венецкого, но наделел ему множество лишних хлопот.

Из Городского Управления были выделены в отдельные учреждения: Банк, Лесничество, Строительное управление.

В помощь шеф-агроному Старову также придали несколько человек.

И все новые многочисленные начальники и подначальники суетились, спорили, требовали, путали, соперничали, мешали друг другу, а когда с них спрашивали, все как один человек прятались за широкую спину старого бургомистра Венецкого, и Венецкий должен был распутывать и улаживать все то, что как будто бы его уже и не касалось совершенно.

И коренной «хозяин города» исправлял и распутывал, потому что он по-прежнему все знал, все умел и, главное, все любил в своей маленькой Липне.

Маруся Макова сидела у окна нижнего этажа Крайсландвиртовской конторы и демонстративно читала, показывая всем своим видом, что здесь «внизу», в комнатах, где занимались под начальством Старова русские служащие, ей — переводчице совершенно делать нечего.

Почти год Маруся работала «овен», наверху, на втором этаже, в немецком «бюро». Весь город Липня и все деревенские, бывавшие в городе по делам, знали, что Красландвирте у длинного Шеффера и его помощников работает переводчицей Мария Владимировна Макова, та самая Маруся Макова, что до войны работала на радио. Знали также, что Владимировна — справедливая, что она всегда разберется в деле каждого просителя, всегда правильно переведет, а иногда и умолчит, если немецким ушам лучше не все слышать, иногда сама замолвит словечко, и сельско-хозяйственные коменданты с ней считаются…