Владислав Корякин - Семь экспедиций на Шпицберген

Когда я после завершения работ в 1965—1967 годах на Шпицбергене попал в Антарктиду, там уже вовсю испытывалась радиоаппаратура, предназначенная для измерения толщины ледников как в воздушном, так и наземном вариантах, причем достаточно успешно. Эти испытания показали, что создание детальной карты подледного ложа всего ледяного континента — событие вполне реальное.

В гляциологии произошло, в сущности, то же самое, что и в морской гидрографии. Там долгое время глубина измерялась старым «дедовским» способом — лотом (тросом с грузом на конце). Теперь лебедку, трос и груз заменил эхолот — ультразвуковой и звуковой локатор с непрерывной записью информации.

Отправляясь на Шпицберген, мы надеялись, что новый радиолокационный метод нас не подведет: ведь он был к тому времени испытан не только в Антарктиде, но и в Гренландии. Но на Шпицбергене аппаратура Мачерета поначалу долго «приспосабливалась» к температурному режиму шпицбергенских ледников, а стало быть, и физическому состоянию льда. В Антарктиде и в Гренландии ледники основательно проморожены, здесь, на Шпицбергене, большинство ледников имеет температуру ноль градусов.

Пришлось Мачерету основательно повозиться, чтобы приспособить свое радиохозяйство для надежной работы в условиях Шпицбергена.

...И вот мы наконец в Баренцбурге. Он сильно изменился — расстроился, похорошел. Обновлена обшивка старых домов, появились новая гостиница, больница, клуб с очень даже неплохой библиотекой и самым северным в мире музеем. Говорят, что сочтены дни базы геологов, некогда приютивших нас. На месте этой базы будет построен многоэтажный жилой дом. И вот еще на что мы обратили внимание: север севером, а люди одеты все-таки по моде.

После завершения хлопот по устройству и размещению мы с Мачеретом подготовили полетные карты, проложили на них первые воздушные маршруты. Юра распаковал и стал налаживать свою хитроумную аппаратуру, казавшуюся нам загадочным набором ящиков с какой-то там «электроникой» внутри. Когда Юра, удовлетворяя чье-то любопытство, начал было объяснять, что эта «штука» создана на базе радиовысотометра РВ-17 с энергетическим потенциалом сто тридцать децибел и несущей частотой четыреста сорок мегагерц, наш начальник не выдержал:

— Давай лучше о чем-то другом...

Мне предстояло — как-никак у меня опыт и знание архипелага — выполнять обязанности штурмана-визуальщика, то есть, ориентируясь по карте и на местности, указывать пилотам, как вести вертолет, чтобы точно выдержать маршрут и удовлетворить требования Мачерета.

Поскольку первые полеты были испытательными не столько для нас, сколько для аппаратуры, особая точность в привязке к местности от меня не требовалась. Я охотно помогал Юре, рассчитывая, что это мне воздастся потоком ценнейшей информации, которую традиционными методами получить либо трудно (толщина ледника), либо просто невозможно.

Первый полет состоялся через несколько дней после высадки на Шпицберген. «Подопытными» объектами мы выбрали ледники Фритьоф и Гренфьорд. Откровенно говоря, я не представлял себе, во что он выльется, этот первый полет! Каторжный труд: ведь я должен был работать на два фронта — на пилотов и на Мачерета. Для связи с ними в моем распоряжении было «штатное» переговорное устройство — СПУ (самолетное переговорное устройство). Язык для связи специфический — команды, то есть ясный, четкий, лаконичный. С пилотами еще куда ни шло, у меня с ними более или менее ладилось. А вот с Юрой долго не мог войти в согласие, не мог понять, что ему от меня нужно. Прикованный к экрану осциллографа, он и представления не имел о характере местности, над который мы летели. Вместо требуемого лаконизма — переговоры и пререкания, а вертолет ведь не стоит на месте, он летит, да еще в трудных условиях — дует сильный боковой ветер и все время сносит нас с маршрута.

Постепенно все приходило в норму, мы набирались опыта. В конце концов нам удалось облетать и Фритьоф, и Гренфьорд, затем лихо пройтись над ледником Альдегонда и через долину Линнея выйти на ледник Веринг, едва не цепляясь колесами за горные гребни.

Теперь оставалось ждать, когда Юра обработает данные. Правда, он предупредил, что не следует слишком уповать на них, поскольку он занимался всего лишь отработкой методики.

Ради нее, методики, мы многократно утюжили небо над ледниками, что, откровенно говоря, мне порядком надоело.

Я не выдержал и спросил Юру: а разве нельзя совместить отработку «методички» с настоящей съемкой ледникового ложа на Фритьофе и Гренфьорде? Юра согласился.

И вот первый такой полет на «совмещение». Дался он мне еще труднее, чем тот, «пристрелочный», с которого мы начали отрабатывать «методичку». Частая и быстрая смена направлений (галсов), виражи, от которых дух захватывало, самые невероятные ракурсы и развороты... Иногда казалось, что желудок опустился ниже того места, которое ему отвела анатомия. Через полчаса, когда мы сели, наши товарищи выразили свое восхищение кульбитами, которые мы проделали в воздухе. А я еще сутки физически ощущал этот сумасшедший полет.

Накануне этого события на ледоразделе Фритьон — Гренфьорд появились остальные участники экспедиции, их перебросили сюда вертолетом.

Матти Пуннинг тотчас приступил к отбору образцов льда, а Юра Мачерет смонтировал наземный вариант аппаратуры и установил его на санях.

Глядя на Юрино диковинное сооружение, стоявшее у КАПШа, мы, кто как мог, начали упражняться в остроумии.

— Планер Лилиенталя! — сказал один.

— Птеродактиль какой-то,— возразил другой.

— Это он крылья холопа вывез тайком от таможенников,— решительно заявил третий.

— Вы еще и критиканствовать! — возмутился Мачерет и запряг в сани первого, кто подвернулся под руку. Им оказался я.

Целый день мы таскали по леднику сани с «крыльями холопа». Когда останавливались, Юра что-то подолгу колдовал над ними, а я терпеливо ждал, с разных сторон обдумывая этот парадокс технического прогресса; самую передовую, может быть, аппаратуру мы возим на себе...

О толщине ледника в тех местах, где мы протащили сани, Юра высказывается предположительно (видно, данные радиолокации его самого чем-то смущают): по его мнению, на ледоразделе можно ожидать толщину порядка восьмидесяти метров, а в трех километрах отсюда, ближе к фронту ледника Фритьоф,— порядка ста восьмидесяти метров. Мой опыт (знание морфологии ледников) подсказывает: должно быть больше. Возникла легкая дискуссия, итог которой Юра подвел так:

— Вот на будущий год приедет Загороднов, пробурит ледник, тогда и посмотрим, кто прав...

Я по-прежнему работал с Юрой. Мы облетали уже не только ближайшие ледники, но и расположенные за Ван-Келен-фьордом ледники Гесса и Финстервальдера. Облетом ледника Финстервальдера Юра остался, кажется, доволен: радиолокатор сработал более или менее хорошо, а вот на леднике Гесса — не очень: ледник находился, как мы говорим, в состоянии подвижки, его избитый трещинами язык выдавал, по словам Юры, сплошные помехи.