Сергей Мельгунов - Александр I. Сфинкс на троне

Старые традиции уцелели и в александровское время, но потеряли всякую общественную ценность. Эти традиции в первые годы александровского времени поддерживал младший сверстник Новикова сенатор Лопухин. Около него ютится небольшой кружок мистиков, его выучеников, который, воспользовавшись благоприятным временем, пытается вновь оживить мистическую литературу путем многочисленных переводов немецких пиэтистов.

Уже в своих ранних произведениях XVIII в., в «Рассуждении о злоупотреблении разума» Лопухин, развивая идеи истиннохри-стианского понимания вещей, т.е. масонства, и отыскивая «натуру вещей», с большой резкостью выступал против европейского просвещения и равным образом против «французской революции с ее пагубными плодами»: «Равенство! Свобода буйная! — Мечты, порожденные чадом тусклого светильника лжемудрия, расположенные безумным писанием нечестивых татей» — так бичевал Лопухин Францию, это «исчадие папистического изучения и новой философии». Враг «разума», враг положительной науки, он искал тех таинственных знаний, которые раскрывались людям, преданным теософическому экстазу. Друг «божественной алхимии и магии, вооружающих избранных сынов нетленными сокровищами натуры и провождающих их в обетованную землю — в райские обители возобновленного эдема», Лопухин полное, так сказать, раскрытие таинств видел у немцев. Эккартсгаузен и затем Юнг Штиллинг — вот два величайших авторитета, которым раскрыты таинства природы. Вот два «величайших светила божественного просвещения», «проповедника истины и предвестника явления ее царства». Оба признанные оракулы мистицизма были в сущности крайние реакционеры, погрязшие в дебрях апокалиптических толкований и теософического тумана. Люди, в которых мистицизм убил всякую живую мысль, привел к полуболезненному состоянию видений и галлюцинаций: Юнг Штиллинг умер, по-видимому, убежденный, что в нем воплотился Христос — «поборник престолов и алтарей».

За немецкими учителями следовали и русские ученики. Запутавшись в темнотах мистических алканий и верований в сверхъестественные начала, они являются такими же в сущности политическими реакционерами. Всякие мысли об освобождении принадлежат, по мнению Лопухина, европейской заразе: эти «пустословы», т.е. философы, содействовали порождению «буйного стремления ко мнимому равенству и своеволию, в противность порядка небесного и земного благоустройства».

У Лопухина был ограниченный кружок сочувствующих, и это прежде всего его непосредственные ученики: Ковальков и Невзоров. В их деятельности мы не найдем, в сущности, ничего оригинального — это все вариации на те же темы об аскетизме, о создании церкви внутренней и царства света Божия, борьба с разумом и наукой, представляющими из себя «излияние духа нечистоты». Заглушать всякий «глас ума собственного» — вот основная задача мистиков. Таков был по преимуществу Ковальков, совсем юноша, доходивший до болезненного исступления в своем мрачном религиозном экстазе. Другой друг Лопухина — Максим Невзоров, выученик Новиковской семинарии, одно время страдавший психическим расстройством и содержавшийся в Обуховской больнице, — не был в сущности глубоким и ревностным мистиком; в своей литературной работе он преследовал более морально-педагогические задачи. При содействии Лопухина он начал в 1807 г. издавать журнал «Друг юношества», где наряду с проповедованием нравственно-христианских целей борется с французским влиянием. К этому кружку относился и другой чрезвычайно плодовитый выученик старого масонства — глава петербургских мистиков, А.Ф. Лабзин, директор департамента военно-морских дел, начавший издавать в 1806 г. специальный христианский журнал «Сионский Вестник». Но тогда еще мистика не получила официальной санкции [160], и Лабзин вскоре должен был прекратить издание до более благоприятного времени. Направление «Сионского Вестника», в сущности, не выходило из общих мистических контуров. Это все та же «мистическая» ненависть к французской революции, к буйству разума и проповедь внутреннего общения и соединения человека с Богом для достижения высших моральных целей.

И в конце концов, в этой мистической литературе действительно было очень мало оригинального. Эккартсгаузен и Юнг Штиллинг — это были настоящие вдохновители тех, кто принял на себя наследие Новиковского кружка. Их проповедь, их морально-педагогическая деятельность в сущности никакой положительной ценности в общественном отношении не имела. Их религиозные искания заводили в лабиринт самого ухищренного мистицизма, который в лучшем случае должен был вести к полному квиэ-тизму, к отрешению от общественных задач. Это отрешение и является характерной чертой мистицизма начала XIX века. Его представители так много говорили о христианской морали, о вреде гордости и любостяжания, и тем не менее проходили мимо того крепостного варварства, которое всегда останавливало на себе внимание их екатерининских предшественников. Они не доходили до идеи противоестественности рабства, убаюкивая себя тем, что их задача более существенная, чем думать о тленном мире — «свергнуть оковы не мнимые, оковы греха, смерти и ада». «Свобода — в добродетели», — устанавливает Лабзин в первой книжке «Сионского Вестника». «Добродетельный, благочестивый муж и в цепях свободен, а злой и в чертогах и во славе раб». Самое большое, до чего доходили они в своих моральных проповедях, это сентенции, направленные по адресу помещиков и фабрикантов: не жадничать; быть гуманными и из «кровопийцев» делаться благодетелями трудящихся. Так писал, между прочим, Невзоров в 1809 г. в своем журнале. Но ведь эта проповедь человеческих отношений к крепостным была, в конце концов, пустым местом, равно как и памфлетические нападки Невзорова на недостатки современного ему общества. Сатира Невзорова сводилась к» шаблонным нападкам на галломанию, на поверхностное воспитание и т.п. Здесь много было правды, как была она и в XVIII веке. Но эти нападки были лишены своего общественного значения, ибо оставляли в стороне ту социальную подкладку, которая питала крепостнические чувства и воспитывала в моральном варварстве все молодое дворянское поколение. Наоборот, боязнь положительных течений, шедших из Франции на Россию на ряду с модами, заставляла мистиков становиться всецело на защиту консерватизма: и недаром Лопухин — защитник крепостного права.

Если, таким образом, общественная ценность мистической литературы была весьма незначительная в смысле морального воспитания общества, то зато отрицательная ее сторона находила широкий отзвук в реакционных кругах: мистик и реакционер в конце концов сливались в одно целое. Вражда к науке, к разуму, к просветительной философии, к идеям политической свободы и социальных реформ, которые несла с собой революция, и, наконец, вообще к Франции — все это объединяло христианствующих литераторов и крепостников староверов в одну реакционную группу.