Никита Кривошеин - Разработчик

В 1969 году повторно был арестован М.В. — очень близкий человек, из круга бывших мордовских лагерников. Годами вместе пили, гуляли, ходили неделями с рюкзаками по Дагестану и Чечне, наносили посильный, малый, конечно, хотя бы словесный ущерб власти Советов.

Арестован М.В. был, как и большинство зэков того хрущевского поколения, осенью 1957 года в Москве, вскоре после закрытия VI фестиваля молодежи и студентов. Во время этого фестиваля он со своим ныне покойным другом Анатолием сочинил несложное, но перенасыщенное самой что ни на есть злобной клеветой на все передовое, обращение к европейской молодежи в целом и заодно к ЦОПЭ — Центральному объединению послевоенных эмигрантов, структуре, расположенной во Франкфурте и склоняемой советской прессой пуще Уолл-стрита. В обращении-письме дружеская просьба: «Всем им прибыть в советскую столицу и освободить ее от коммунистического ига». За отсутствием оргтехники приглашение было размножено в пяти экземплярах с помощью чернильного карандаша. Одна из копий была вручена на «плешке» (так называли место в Москве между Большим театром и площадью Революции) двум иностранцам, представившимся немцами, которые оказались переодетыми оперативниками. Иностранные гости фестиваля разъехались, а фальшивые немцы сделали оргвыводы. Как забрали М.В., не помню, а соучастник его Анатолий был в шесть утра (начало «светлого времени суток», согласно УПК РСФСР) разбужен человеком, сидевшим на его кровати. Он его тряс за плечо со словами: «Толя, просыпайся, ты арестован».

М.В. и Анатолию к моменту совершения преступления не было 18 лет, и следователи их выдерживали до совершеннолетия, чтобы потом можно было судить полноценно.

Обоим, бесхлопотно, знаменитый тогда председатель Мосгорсуда Громов влепил по пятерику. Он самого Берию судил.

После выхода из лагеря оба устроились как смогли. Анатолий — в зубную поликлинику старых большевиков на Маяковке, но был вскоре оттуда изгнан: дама — ветеран РСДРП(б) пыталась укусить его за палец, поскольку Анатолий сделал ей больно, а он в ответ ее ударил…

М.В. стал трудиться грузчиком на текстильной фабрике. Сочетание смешного оклада с желанием возмездия за страдания зонные привели М.В. к участию в групповом (с двумя неграмотными коллегами — многодетными отцами) хищении социалистической собственности в особо малых размерах. «Ты здесь хозяин, а не гость: тащи с работы каждый гвоздь!»

Уговаривали мы М.В. завязать с присвоением пакли и ее сбытом — напрасно; говорили: «Что положено Юпитеру, не положено быку» (этот афоризм для знающих, кто такой М.В.). Действительно, то, что сходило с рук работягам, бывшему политзэку не спускалось, каждый мизерный повод влепить второй срок был для органов праздником.

Друзья «рецидивиста» нашли для него, что по тому времени непросто было, мужественного адвоката Таисию Лемперт. Минут за двадцать судоговорения М.В. получил четыре года. Коллеги-грузчики отделались символическим приговором. Отбывал он срок в страшных, строгого режима, Ерцевских лагерях, в Архангельской области.

По ходу следствия и подготовки к процессу я был в постоянном контакте с родителями пострадавшего. Отец его, Василий Вениаминович, был родом из Рославля Смоленской губернии. Произошедшая на его глазах коллективизация, с высылками и взрывом храма в его родном селе, оставила в В.В. след на всю жизнь.

Но жить-то надо: до войны он получил диплом технического вуза, почти одновременно и партбилет. К концу 1945 года (у него была «броня» на военном предприятии) райком направил его в «органы». После недолгой профподготовки он стал сотрудником оперотдела Управления МГБ по Смоленску и Смоленской области. Этот труд оказался ему настолько не по нутру, что он сумел по собственному желанию добиться демобилизации и вернулся в промышленность рядовым инженером, что по тем временам было немалым подвигом.

После первого ареста сына в 1957-м Вениамин Васильевич послал в МК КПСС письмо, в котором объяснял, что как бывший сотрудник органов хорошо знает, «какие бывают провокации и как органы дела придумывают». После чего был довольно бесшумно лишен партбилета.

Второй арест единственного сына, да еще и по «бытовой» статье, был для него страшным шоком! Настолько, что, когда он пошел в учетный отдел райотдела МВД получить изъятую у сына при аресте какую-ту сумму (это до суда), то, простояв в очереди у кассы, при всех громко обратился к кассирше в погонах — очень гордился своими словами: «Желаю вам дожить до ста пятидесяти лет». — «Почему это?» — удивилась сотрудница. «До восьмидесяти лет нормально, а остальное все время ходить на четвереньках и лаять!» Но то были времена конца хрущевской оттепели-слякоти, и веселая реплика сошла ему с рук.

Избавить свою память от проработанных в органах послевоенных лет Вениамин Васильевич никак не мог. Часто он за семейным ужином с женой и детьми вдруг принимался рассказывать эпизоды тех лет, особенно о том, как они в смоленском оперотделе «разрабатывали» (термин этот поныне остался в чекистском профессиональном языке) того или другого, а «разработав», — сажали. Это слово часто возникало в его занимательных новеллах, так что близкие, а потом и лагерные друзья сына так и стали называть его — «Разработчик».

Вениамин Васильевич проводил часть своих рабочих дней в отдельном закутке на городском базаре, попасть к нему можно было только постучав в дверь условным стуком. Слово «закуток» — правильное, потому как сюда к нему являлись ранее завербованные сексоты. И стучали: кто что думает и говорит на базаре. Как положено, у каждого осведомителя была кличка. Про одного из них — женщину настолько тощую, что взявший с нее подписку о сотрудничестве чекист окрестил ее Иглой, — Вениамин Васильевич рассказывал так часто и так обстоятельно, что у его родных закралось подозрение: были ли только оперативными их отношения?

Вениамин Васильевич любил пофилософствовать: «Вот говорят, у нас люди в деревнях глупые. Неправда это. Когда после войны на Западе стали воду мутить насчет поляков в Катыни, нас туда группу целую послали с заданием, по деревням. Всех жителей подряд вызываем, спрашиваем: „Что помнишь про поляков и как их не стало?“ Поначалу люди отвечали: „НКВД их всех расстреливало“. За такой ответ на следующее же утро за этой семьей заезжали и административной ссылкой — в Казахстан. Сработало, очень скоро сообразили! День на четвертый — с кем ни беседуешь, как один уже отвечают: „Поляки оставались, пришли немцы и ликвидировали их“. Таких мы не трогали, даже колхоз чего-то им стал выдавать. Так что народ у нас смекалистый…»

За неделю перед уже назначенным судом над сыном Вениамин Васильевич места себе не находил, спать не мог. Жил я тогда на Парковой в Измайлове, а он через пять блоков от меня. Я тогда был в квартире один. Он приходил без предварительного звонка, не спрашивал «Не помешал ли?» и шел прямиком усаживаться в кресло в моей спальне. Человек очень крупный, огромная, совсем лысая, сильно бровастая голова, лицо как топором высеченное, бородавок много. Я всегда, глядя на него, вспоминал бюсты римских императоров, да и повадка у него была как бы величавая.