Михаил Росляков - Убийство Кирова Политические и уголовные преступления в 30-х годах

Я довольно подробно остановился на этой провокационной версии, чтобы показать весь клубок вранья, клеветы и нелепостей в «разбирательстве» обстоятельств убийства Кирова, вместо чего надо было по горячим следам еще в 1935 году по-честному, по-партийному разобраться в этом преступлении века.

Несколько слов еще об одной версии: по поводу визита кораблей Польской республики в СССР в июле 1934 года. Хотя, с моей точки зрения, этот визит не имеет никакого отношения к С. М. Кирову, тем не менее пришлось его в 1963 году восстановить в памяти именно в связи с расследованием убийства Кирова.

В ноябре 1963 года из Москвы прибыл Г. С. Климов, известный мне как сотрудник КПК, занимавшийся с 1960 года, вместе с О. Г. Шатуновской и А. И. Кузнецовым, выяснением обстоятельств убийства Кирова. Климов спросил меня, что я помню о визите кораблей буржуазной тогда Польши в Ленинград. Я изложил ему эту историю. Он одобрил мою память, показал газеты тех дней и добавил, что в ЦК есть материал (чье-то письмо) о том, что во время визита этих кораблей будто бы готовилось покушение на Кирова. Мне он больше ничего не сказал, но моя задача как участника событий была в том, чтобы дать картину поточнее, что я и сделал, написав ему соответственные объяснения. Вот коротко об этом.

В июле 1934 года Ленинград посетили два польских миноносца — «Вихрь» и «Буря». По указанию И. Ф. Кодацкого мне как члену президиума Ленсовета и члену ЦИК СССР было поручено принимать участие во встрече. Утром, как мне помнится, в выходной день, 24 июля, я приехал в здание Адмиралтейства, где назначен сбор встречающих. Там были уполномоченный Наркоминдела Вайнштейн, его сотрудник Ермак, представитель ЛВО, заместитель начальника штаба округа Островский, представитель командующего Балтфлотом Орлов, начальник городской милиции Петерсон и кандидат в члены президиума Ленсовета Клемм.

Получив извещение о подходе кораблей к пристани, находящейся возле Дворцового моста, мы отправились к месту причаливания. Кроме нас, официальных представителей, у пристани находились почетный караул, оркестр, охрана. Посторонних было мало. После непродолжительной церемонии и знакомства командующий эскадрой поехал с визитами. Была ли какая-либо массовая встреча? Нет. Да она и не могла быть: ведь это визит кораблей буржуазного государства. Ясно, что распорядок встречи и приема был согласован и разработан заранее. Был ли Киров и должен ли он быть при этой встрече? Нет, не был и не должен был быть. Более того, даже мэр города — Кодацкий — не был, и встреча от его имени осуществлялась мною как представителем председателя Ленсовета.

Вечером для встречи офицерского состава президиум Ленсовета дал банкет в «Астории». Проводил его заместитель председателя Ленсовета Павел Николаевич Королев. Ни секретарей обкома и горкома, ни Кодацкого и Струппе не было. Конечно, не было и Кирова. Банкет прошел как и полагается: были тосты, разнообразие блюд и вин. Родной брат барона Врангеля выполнял свои обязанности метрдотеля. Среди офицеров-поляков было много ранее живших и учившихся в России, хорошо владеющих русским языком. После банкета адмирал уехал в Москву. Матросы с польских кораблей приглашены в Народный дом на обед и гулянье. Хозяевами были наши моряки и представители трудящихся. Офицеры же приглашены в Петергоф. Там им показали фонтаны, а в охотничьем доме Александра III (дача отдыха Ленсовета) состоялся ужин. От нас присутствовали П. Н. Королев, А. М. Иванов, Т. С. Назаренко и другие. Был и я. Польские офицеры и кое-кто из наших подвыпили, вольничали и, как потом выяснилось, фотографировались в обнимку с поляками, с обменом головными уборами. Вечер прошел с отклонениями от задуманного.

Через пару дней в беседе со мной Кодацкий вспомнил о банкете, показал эти фотографии, сказав, что их видел Киров, ругал наших. Кодацкий добавил, что Киров благожелательно отметил меня, способного себя достойно держать.

На третий или четвертый день адмирал вернулся из Москвы в сопровождении посла и военного атташе Польской республики. Он и группа встречающих, в составе которой был и я, снялись на ступеньках лестницы при входе в Московский вокзал.

На всех этих встречах Киров ни разу не был и не должен был быть. Так что писавший в ЦК о якобы готовившемся покушении в эти дни на Кирова либо сам дезинформатор, либо жертва лжеинформации. Конечно, мне могут быть и неизвестны какие-либо и чьи-либо тайные замыслы, но конкретная обстановка этих дней июля оснований о возможности покушения не дает [52].

В последнее время возник еще один вариант. В разговоре со мной один умный, весьма осведомленный и честный научный работник Ленинградского института истории партии, зная о моем желании написать все что смогу об обстоятельствах убийства Кирова, поставил вопрос так: «Вот вы ищете и хотите узнать и поведать, кто стоял за спиной Николаева, убийцы Кирова. А может быть, никто? Может быть, это был случай, стечение обстоятельств, и нет никакого заговора, подготовки, организации, соучастников. Николаев увидел Кирова и выстрелил. Может быть?»

Вопрос задан, как мне думается, честно. Да, пожалуй, такая постановка была бы удобна и некоторым историкам и политикам сегодняшнего дня: случай — и концы в воду. Случай — и не надо ничего искать, сомневаться, задумываться. Случай… и только.

Откровенно говоря, все больше и больше, все ближе к такой версии подходят наши центральные научные работники, составляющие и пишущие учебники истории партии. Если проследить, как меняется формулировка убийства Кирова от «Краткого курса…» до издания третьего, дважды переделанного учебника истории партии, — нетрудно усмотреть тенденцию свести дело к индивидуальному акту, случайности, совпадению обстоятельств. Выше подробно рассматривались обстоятельства и обстановка злодейского акта. А если «случай», то каким чудовищным демоном выглядит Сталин и вся сумма его мероприятий после этого случая, на признании которого и в декабре 1934 года можно было остановиться и объяснить народу?! Конечно, при любой версии преступления Сталина очевидны, и абсолютно прав бывший председатель КГБ, а затем член Политбюро и Председатель ВЦСПС А. Н. Шелепин, заявивший с трибуны XXII съезда КПСС:

«Убийство Сергея Мироновича Кирова Сталин и приближенные к нему Молотов и Каганович использовали как повод для организации расправы с неугодными им людьми, с видными деятелями нашего государства.

В то время были приняты чрезвычайные уголовные законы, позволявшие шельмовать и истреблять честных и преданных партии и народу руководителей. В тот период появился целый ряд внесудебных органов. Установлено, что предложение об их организации разработал лично Каганович. В архиве сохранился проект этого документа, написанный его рукой» [53].