Илья Ильф - Сборник воспоминаний об И.Ильфе и Е.Петрове

Нынче нам приходится иногда сталкиваться с фельетонами, где вместо обобщенных типических персонажей фигурируют реально существующие лица, действующие под истинными своими именами.

Когда такой «герой» пытается опровергнуть некоторые преувеличения, содержащиеся в фельетоне, ему говорят: вы имеете дело с художественным произведением, и здесь необходима фантазия. Между тем, такая «фантазия» иногда граничит с клеветой и может привести к очень печальным последствиям.

Как далеки были Ильф и Петров от подобных «творческих методов»!

Человек и человеческое достоинство были для Ильфа и Петрова прежде всего и превыше всего. И именно это побуждало их быть гневными, страстными бойцами и беспощадно расправляться с пошлыми, жестокими и тупыми воплощениями чуждого нам мира.

Мне, как актеру, тоже довелось в меру моих сил повоевать с этой нечистью на сцене и на экране, и мне особенно близка и мила эта сторона творчества замечательных наших сатириков.

Первую вещь Ильфа и Петрова, с которой мне довелось познакомиться, я не прочел, а услышал: ее с большим оживлением и явным удовольствием прочитал мне вслух мой брат, Михаил Кольцов. Это был «Рассказ о гусаре-схимнике».

— Что? Правда, здорово? — спросил он. — Талантливые ребята! Я хочу напечатать это в «Огоньке».

Мне тоже очень понравилась история о графе Алексее Буланове, причем я решил, что это самостоятельная сатирическая новелла, тонко и остроумно пародирующая некий литературный жанр. Подзаголовок «Отрывок из романа „Двенадцать стульев“» я не принял всерьез. «Двенадцать стульев»? Роман? Как может роман называться «Двенадцать стульев»?

«Рассказ о гусаре-схимнике» действительно появился в «Огоньке», если не ошибаюсь, с моими иллюстрациями, и после этого Илья Ильф и Евгений Петров начали систематически печататься в «Огоньке», «Крокодиле», «Чудаке» и «За рубежом» — журналах, которые редактировал в те годы Кольцов. Он очень симпатизировал молодым соавторам и дружески поддерживал на трудных этапах в начале их литературного пути.

Я сам слышал, как он с увлечением рассказывал А. М. Горькому о романе «Двенадцать стульев»:

— Это умная сатира, Алексей Максимович, очень смешная и смелая. И, может быть, поэтому встречает весьма кислое и недоброжелательное отношение некоторых чрезмерно нахмуренных критиков.

— Не читал, уважаемый Михаил Ефимович, не читал. И посему лишен возможности высказать свое отношение, — басил Горький.

— Обязательно прочтите, Алексей Максимович, — горячо говорил Кольцов, — найдите время. Ей-богу, не пожалеете!

С трибуны Первого Всесоюзного съезда писателей, выступая против неправильных, ханжеских попыток «отменить» советскую сатиру, Кольцов говорил:

«…Одному почтенному московскому редактору принесли сатирический рассказ. Он просмотрел и сказал: „Это нам не подходит. Пролетариату смеяться еще рано, пускай смеются наши классовые враги“. Это, товарищи, вам кажется диким. И мне тоже. Но я вспоминаю, и не только я, а многие здесь вспомнят, как на одном из последних заседаний покойной РАПП, чуть ли не за месяц до ее ликвидации, мне пришлось при весьма неодобрительных возгласах доказывать право на существование в советской литературе писателей такого рода, как Ильф и Петров…»

В моей памяти почему-то не сохранились обстоятельства, при которых я впервые увидел Илью Ильфа. Но первую встречу с Евгением Петровым помню хорошо. Это было летом 1928 года в «утомленных солнцем» Гаграх.

— Знакомься, — сказал мне брат, — это Остап Бендер. Высокий черноволосый молодой человек весело посмотрел на меня узкими, чуть раскосыми глазами.

— Михаил Ефимович шутит, — степенно сказал он, протягивая руку. — Петров моя фамилия.

Я ничего не понял. Романа «Двенадцать стульев» я еще не читал и не знал (сегодня это звучит странно), кто такой Остап Бендер…

Всех встреч с Петровым, а затем и с Ильфом не упомнить. Много их было: и в редакции «Чудака», и в «Крокодиле», и на квартире у Кольцова, и в его кабинете в Журнально-газетном объединении на Страстном бульваре, и на Клязьме, где впоследствии поселились Евгений Петров, Борис Левин и Константин Ротов.

Мне незачем здесь рассказывать, как творчество Ильфа и Петрова в короткое время завоевало всеобщее признание и любовь, как уверенно и полноправно вошли они в «обойму» талантливейших сатириков нашей страны. Незачем говорить, что и я принадлежал к числу усерднейших их читателей и по многу раз перечитывал (делаю это и по сей день) наиболее полюбившиеся страницы из их фельетонов и романов.

Как писатели Ильф и Петров сливались в моем восприятии воедино, но личное отношение к каждому из них не было, конечно, одинаковым. С обоими связывали меня хорошие дружеские отношения, но легче и свободнее я чувствовал себя, откровенно говоря, с Петровым. В нем было меньше той едкой, беспощадной иронии, которой природа щедро одарила Ильфа. С Ильей Арнольдовичем надо было держать ухо востро: его остроумие, уверенные и меткие суждения, веселые колкости, на которые он был великий мастер, не только восхищали и смешили, но и вызывали некоторую опаску. Многие просто побаивались его языка, его умения одной фразой, словом, интонацией пригвоздить штампованную мысль, трафаретную остроту, малейшее проявление безвкусицы и мещанства.

Петров был человеком экспансивным и увлекающимся, способным легко зажигаться и зажигать других.

Ильф был другого склада — сдержанный, немного замкнутый, по-чеховски застенчивый. Впрочем, и он был способен на резкие вспышки, когда его выводили из себя пошлость, неправда, равнодушие, хамство. И тогда во всю силу своего бурного темперамента его поддерживал Петров.

Их содружество было на редкость цельным и органичным. Оно радовало не только своим литературным блеском, но и благородным моральным обликом, — это был чудесный союз двух чистых, неподкупно честных, глубоко принципиальных людей.

Из множества воспоминаний об Ильфе и Петрове мне хочется привести здесь наиболее, так сказать, «живописные» — совместное наше участие в заграничном плавании Черноморского флота.

Это было осенью 1933 года. В ожидании отплытия мы прожили несколько дней в скромной севастопольской гостинице, иного гуляли, шутили, веселились, посещали исторические места прославленного города.

Ильф, который всегда был худым, в этот период немного пополнел, что его почему-то очень забавляло. Помню, как он время от времени подходил к стенному зеркалу в коридоре гостиницы и, оглядывая с деланным самодовольством свое отражение, вопрошал:

— Кто этот толстенький господинчик в пенсне?