Олег Куваев - Избранное. Том третий. Никогда не хочется ставить точку

Эскимосы — во всем удивительный народ. До наших почти дней они ухитрились сохранить внутри тундры Аляски племя первобытных бродячих охотников на оленей. Это был как бы живой фрагмент их истории, вынутый из глубины тысячелетий. Племя континентальных эскимосов открыл в 1927 году Кнут Расмуссен, о котором я уже упоминал, а в наши дни канадский писатель Фарли Моуэт описал историю их гибели. Можно много писать о философии эскимосов. Им не откажешь в мужестве, но они предпочитали утверждать свое место под солнцем не оружием, а умением жить там, где другие не могут. Разумеется, им приходилось и воевать, и, разумеется, они дошли до изобретения защитного панциря. Но панцирем они защищали только спину, а не грудь, как это делала военная цивилизация всех народов. Так по своему мудро они решали военную проблему тыла. У эскимосов потрясающая устная история. Цикл легенд о том, как гонимое голодом племя уходило во льды с островов Канадского архипелага, еще ближе к полюсу, в интуитивной надежде набрести на обетованную землю, по эпической силе не уступает знаменитым эпосам других народов. Этой землей оказалась Гренландия. Они не успокоились до тех пор, пока не добрались до самой северной ее точки. Дальше уже не было ничего. Оставалась макушка земного шара. Кто знает, может, они и туда сходили проверить. Кстати, слово «эскимос» — недавнего и чуждого им происхождения. Сами себя они всегда называли, «иннуиты», что означает просто «люди», если угодно — «настоящие люди», «подлинные люди». Последняя редакция мне, лично, нравится больше всего.

Размышляя над всем этим, я искоса поглядывал на нашего «иннуита» из бухты Провидения Гришу Гыргультагина, который нанялся в партию рабочим и переводчиком. Гриша стоял у поручней, смотрел на берег и с великолепным искусством насвистывал популярную мелодию тех времен «Хороши весной в саду цветочки». У него было сухое, горбоносое «индейское» лицо. На берегу виднелся костер.

— Охотники, сказал Гриша. — Моржа убили. Печенку варят. Он вздохнул. — В Нунлигране попробуем, — снова вздохнул Гриша. — Сейчас, если на самолете лететь, по всему берегу наши костры. Сейчас же все охотники на вельботах. Моржи идут на север.

Темный берег медленно полз и полз за бортом. Солнце поднялось выше, и в какой-то момент берег вдруг вспыхнул радостным желтым светом. Горы отступили, а берег желтел, как будто на него светили цветным прожектором.

В трюме слышались возня и грохот. Оказывается, Ольховик спозаранку заставил всю партию пересматривать, пересчитывать ящики, отмечая наличие в длиннейшем кондуите.

Стойбище Нунлигран было последним цивилизованным местом на нашей дороге, и начальник боялся что-либо позабыть из снаряжения.

Я в качестве подвахтенного был свободен от работы и потому; расстелив прямо на палубе, за надстройкой, спальный мешок, улегся на него. С моря к тундровому берегу со свистом проносились стаи гаг. Было ясно и холодно.

Проснулся я от тишины. Ровный гул машины, который, был слышен в трюме, стих. Пароход замер. Около поручней на палубе стояла вся наша партия. «Белёк» забрался в ледяные поля. Берега не было видно. И по прежнему был штиль. Пароход долго выбирался задним ходом, рискуя обломить винт, делал развороты, и, наконец, на самом малом ходу капитан начал раздвигать льдины корпусом судна. Лед скрежетал о борт. Вчерашний кочегар подошел ко мне, склонился через поручни, сплюнул и сказал сакраментальные слова насчет обшивки корабля, пришедшие мне в голову еще на причале в бухте Провидения:

— Из кровельного железа борта. Пять секунд их проткнуть. Река Рейн, в общем. — Кочегар еще чертыхнулся и сказал: — Пойдем. Зови кореша. Наша вахта.

Снова мы орудовали пудовыми лопатами, кое-как разминая ноющие после вчерашнего плечи. В конце концов работа пошла легче. Мозоли полопались и не мешали, да и угля надо было вроде меньше, чем вчера. К обеду кочегар отпустил нас наверх: «Теперь справлюсь. Надо — позову». Мы накидали ему еще угля из дальних отсеков угольного трюма и ушли. Туман рассеивался. Лед поредел. Стаи гаг летели теперь от берега в море. Мы со Славкой пошли в камбуз уничтожать заработанный флотский обед, посмеиваясь над «сухопутными крысами», которые мрачно грызли галеты. Но третью добавку мы съесть не успели, ибо наверху раздался истошный вопль: «Нунлигран!»

Вспарывая воду, к судну неслись белоснежные вельботы. Это было настолько непривычное зрелище, что я на мгновение растерялся. Вельботы шли друг за другом ступенькой, низкие, узкие и бесшумные. Они шли по зеленой воде, описывая согласованную кривую. В них сидели горбатые люди в белых балахонах.

Вельботы один за другим пришвартовывались к борту, и люди в белых камлейках, с непокрытыми черными жестковолосыми головами полезли один за другим на палубу. От них пахло звериным жиром, крепкой, продутой морским ветром кожей и табаком. В лодках лежали вдоль бортов гарпуны, надутые тюленьи шкуры поплавки и винтовки.

Охотники поговорили о чем-то с капитаном и снова спустились по трапу. Столь же стремительно, под тонкий вой подвесных моторов вельботы пошли к берегу. Оказывается, они собрались на дальнюю охотничью стоянку и узнавали, привез ли что пароход для поселка. Узнав, что им доставлены сборные дома, они отменили охоту. Надо было разгружать пароход. С борта спустили кунгас для разгрузки. По галечниковой косе гремели два трактора, а трактористы радостно махали шапками из кабин. Это были наши тракторы, благополучно добравшиеся сюда через перевалы и сопки от бухты Провидения:

Семидневная стоянка в Нунлигране была уже началом экспедиционной жизни. Наш лагерь располагался примерно в километре от поселка, на берегу небольшого ручья, впадавшего в бухту. Мы разгружали пароход, обшивали досками тракторные сани и доверху забивали их грузом, необходимым на ближайшие месяцы. Главным грузом, конечно, были три тонны солярки, кроме того, керосин для примусов, бензин для тракторных «пускачей», макароны, мука, консервы и прочее необходимое для двадцати человек на четыре месяца.

Нунлигран в 1957 году был, по видимому, одним из самых отсталых поселков Чукотки. Во всяком случае, в большинстве своем он состоял из яранг: Яранги оленеводов, пришедших из тундры располагались в стороне, на обрывистом берегу ручья, яранги морских охотников стояли прямо на галечниковом валу. Из яранг в любое время можно было видеть море и вельботы, возвращавшиеся с охоты. Здесь же на берегу у воды круглыми сутками сидели старики в тюленьих штанах, в характерной позе: ноги сидящего были вытянуты под прямым углом к туловищу (посмотрите картины Кента из гренландского цикла. Эскимосы Гренландии сидят точно так же). Здесь же у берега разгружали добычу. Если вельбот приходил в штормовую погоду, квадратные куски моржового мяса кидались в воду и весь поселок вылавливал их крюками вроде тех, что употребляются на лесных пристанях. По гальке и траве двадцатикилограммовые куски мяса тащились к ямам, где консервировался копальхен — особый продукт, выработанный тысячелетним опытом морских охотников.