Руслан Киреев - Пятьдесят лет в раю

Уставшим я не видел его ни разу. С 1988 года он председательствует на защите дипломов в Литературном институте, и сколько бы ни длилась защита – два, три, четыре, часа, – он неизменно остается на своем месте. Входят и выходят студенты, меняются преподаватели, исчезают одни оппоненты и взамен их появляются другие, лишь председатель, незаметно вытянув под столом свою негнущуюся ногу, не встает со стула. И, в отличие опять-таки от студентов или членов комиссии, не отвлекается на посторонние разговоры. Все слушает, все запоминает и, когда заканчиваются выступления, делает краткое, емкое резюме. И хоть бы раз при этом спутал фамилию или запамятовал название текста! Часто и всегда удивительно к месту цитирует стихи. Дипломы попадаются разные, далеко не все близки ему по своей художественной манере, что он и не пытается скрывать, но при этом признает, что и такая манера имеет право на существование. Коли это талантливо. Коли выпускник овладел за годы учебы хотя бы азами литературного мастерства.

Случались во время защиты споры, иногда весьма горячие, толерантный и терпеливый председатель давал возможность высказаться всем, но если кто-то допускал некорректные высказывания, то Андрей Михайлович в своей мягкой манере, никогда не повышая голоса, ставил этого человека на место, причем неважно, студент ли то был или профессор.

Вот и во время нашей кустанайской поездки он одинаково ровно держал себя и со специально прилетевшим на эту встречу из Люксембурга Чингизом Айтматовым, тогда уже больше дипломатом, чем писателем, и с мужиком из бывшего совхоза, преображенного согласно требованиям времени в нечто вроде кооператива. Здесь, вдали от областного центра, на берегу Тобола, разговоры были особенно откровенны.

Конечно, больше всего волновала этих людей судьба русских в суверенном теперь Казахстане, о северных территориях которого (а Кустанай входит в их число) незадолго до нашей поездки остро и недвусмысленно высказался Солженицын. 21 июля, то есть ровно за полтора месяца до высадки писательского десанта на извилистый и мутноватый Тобол, Александр Исаевич после многонедельного путешествия через всю страну прибыл наконец в Москву. На Ярославском вокзале его, несмотря на проливной дождь, встречала восторженная толпа, люди висели на столбах, махали руками и российскими флагами, но я разглядел на телевизионном экране и антисолженицынские плакаты типа «Убирайся назад в Америку!».

В Северном Казахстане, населенном в основном русскими, тоже следили за всеми перемещениями и всеми высказываниями нобелевского лауреата и даже, может быть, внимательней, чем в Москве. Ехал защитник – здесь его воспринимали именно так, и теперь хотели знать, каково мнение на этот счет столичного гостя, тоже, как и Солженицын, фронтовика.

Турков был сдержан. Никаких прогнозов не делал, лишь внимательно слушал да пил, не хмелея, водку. А когда стало совсем невмоготу, разделся до плавок и плюхнулся в бассейн. В маленькой бассейн при маленькой деревенской баньке, специально для нас истопленной.

Хозяева видели, что этот человек понимает их. Видели, что он им сострадает, хотя и не очень знает, как и чем помочь тут, оттого, вероятно, и неразговорчив. Провожая, ему вручили большой букет. Мне, за компанию, тоже, но я понятия не имел, что делать с ним, а вот Андрей Михайлович, выпивший поболе меня, сообразил. На несколько минут зашел к себе в номер на третьем этаже, затем, ловко и вместе с тем осторожно перенося больную левую ногу со ступеньки на ступеньку, спустился вниз и преподнес цветы администраторше – вкупе с московской шоколадкой.

О его отношении к женщинам можно, я думаю, косвенно судить по той роли, какую играла в его жизни жена. Едва ли не после каждой моей публикации он звонил мне (как правило, самый первый и нередко – единственный) и скупо сообщал свое мнение. А также – обязательно и обстоятельно, куда обстоятельней, чем свое – мнение жены. Чувствовалось, что для него оно чрезвычайно важно.

Я никогда не видел эту женщину, но наше, пусть заочное, пусть опосредованное, но тем не менее весьма лестное для меня общение с ней продолжалось несколько лет, до самой ее смерти.

Турков и этот удар перенес мужественно и в высшей степени достойно. Не жаловался. Не отменил ни одно из литературных мероприятий, которые в свое время, еще до катастрофы, взялся провести. Надобно сказать, что делал он это – и делает – мастерски.

А «один из ударов» я говорю потому, что их в его долгой жизни случалось немало. Конечно, они ни в коей мере не сопоставимы с постигшей его трагедией, но все равно болезненны. Так, например, «Известия», в которых он в течение многих лет вел колонку «Книга недели», внезапно отказались от его услуг, причем в хамской форме. Просто не напечатали один материал своего ветерана, другой, и не только не извинились, но даже не удосужились позвонить. Будто не заметили ничего. Андрей Михайлович так и прокомментировал это событие – светловской прокомментировал строкой: «Отряд не заметил потери бойца».

Сам он подобные вещи не просто замечал, но сразу принимался напряженно думать, как помочь человеку. Когда на одном из громких приемов я шепнул ему, что в газете «Труд», только что обретшей нового хозяина, сократили нашего доброго знакомого, человека в высшей степени порядочного, он в тот же вечер, быстро покинув изысканный фуршет, принялся звонить ему.

Сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной свежий номер «Независимой газеты» с небольшой репликой Туркова. Речь в ней о посвященной Брюсову книге, которую в газете, точнее, в ее книжном приложении «Ex Libris», несправедливо, по мнению Андрея Михайловича, обругали. А так как автора вот уже три года нет в живых, Андрей Михайлович незамедлительно заступился.

А еще у меня на столе – аккуратно переплетенные работы наших выпускников. Через две недели начнется очередная дипломная сессия, быстрой легкой походкой войдет в зал председатель Государственной комиссии, сядет, устроит под столом свою фронтовую ногу и произнесет негромким голосом: «Начинаем защиту».

Не знаю никого, в чьих устах эти слова звучали б столь органично.

Такого Нового года на моей памяти еще не было. Как раз в полночь, когда в Москве стреляли пробки от шампанского, в Чечне стреляли танки, артиллерия, рвались бомбы. Шел штурм Грозного.

Второго января выяснилось, что город не взят. По крайней мере, не покорен. Десятки сожженных бронемашин, на улицах валяются трупы российских солдат, девятнадцатилетних, в основном, мальчиков. Все ополчились против Ельцина, даже Гайдар перешел – временно – в оппозицию.

Вечером 19 января объявили по радио и затем повторяли каждые полчаса: сегодня в пятнадцать часов над президентским дворцом поднят российский флаг. Полвека назад, в 45-м, – над рейхстагом, теперь, в 95-м, над дудаевским дворцом. Хотя дворца в Грозном отродясь не было, я знаю это, поскольку бывал там. В роли дворца выступало бывшее здание обкома партии. Разбитое к тому же вдрызг…