Давид Карапетян - Владимир Высоцкий. Воспоминания

А Володя — доволен. Атмосфера дома его вполне устраивает. И учёные-физики, и Алла со своими стихами.

Ладно, если бы они просто пригласили своих «боссов»: в конце концов, вполне понятное кавказское тщеславие — когда ещё представится такой фантастический случай. Но меня больше всего взбесило, что каждый из них считал своим долгом лично подойти к Высоцкому и чокнуться с ним «за талант». И в совершенно дурацком положении оказываюсь я: ясно, что одним бокалом дело не ограничится, что Володя сейчас заведётся. И запретить нельзя, не унижая его при этом.

Началось застолье, сначала скромное. Попросили Володю спеть (и гитара у них оказалась, заготовленная впрок). Володя сразу согласился и начал с «Охоты», подчеркнув при этом:

— Алла, Давид, для вас пою!

Само собой возникло своеобразное творческое соревнование: Алла читает стихи, а Володя в ответ поёт. Поочерёдно. Гости — в восторге.

Ещё до начала широкого застолья я обратился к Алле, сидевшей рядом с Володей:

— Кстати, Алла, раз уж так получилось... Спроси-ка у этих людей — всё-таки Институт физики, организация независимая, и Алиханян не робкого десятка человек, — может, они сделают в своем институте неофициальный концерт Высоцкого? Только без широкой огласки, нам уже передали приказ убираться из Еревана, а денег на билеты нет.

Институт Алиханяна всегда считался в Ереване оплотом либерализма, государством в государстве. Даже в самые глухие времена там демонстрировались фильмы Чаплина, проводились диспуты на разные темы.

И Алла тут же переговорила с гостями. Те сказали: «Да-да, сейчас мы всё устроим!» Стали звонить кому-то, объяснять ситуацию. И выяснилось, что там не решаются. Видимо, самому Алиханяну они не звонили, но... В общем, там перепугались.

А люди уже не умещаются в комнатах, толпятся где-то в подъезде. Услышав голос Высоцкого, в квартиру хлынули не только соседи, но буквально весь двор. В конце концов что-то громоздкое падает с большим грохотом — похоже, что где-то выдавили дверь. Полный аншлаг, самый настоящий бесплатный концерт...

(«Помнишь, как дверь вышибли?» — с гордостью не раз потом вспоминал Володя.)

Застолье тем временем набирает обороты. Гости поочерёдно подходят к Володе с полными рюмками, говорят ему замечательные слова. А молодые постоянно наполняют его рюмку. Ничего себе, думаю, «чай на четверых»! Я, конечно, понимаю, что все они относятся к Володе с восхищением и любовью. Для них это невероятная удача, можно сказать, подарок судьбы: выпить в компании с Высоцким. А рядом ещё и Алла Тер-Акопян, местная знаменитость, — и все они ценители её таланта.

Позже, отводя мои упрёки, Алла пыталась меня уверить, что была введена в заблуждение своими юными друзьями. Но, судя по её застольному облику, жертвой обмана в тот вечер она отнюдь не выглядела. Скорее, счастливой именинницей. Наверняка, всё было с ней заранее согласовано. Уязвлённая тем, что её не позвали на официальное выступление Высоцкого, Алла устроила ему бесплатный домашний гала-концерт в кругу абсолютно случайных людей. Реванш удался на славу. Сидя теперь рядом с человеком из легенды, она как бы сама становилась её составной частью. По крайней мере, в глазах своих почитателей. Наблюдая за этой провинциальной «ярмаркой тщеславия», я невольно углубился в философские дебри, полные причудливых ассоциаций.

В те годы в советской торговле процветала стабильная система так называемых «нагрузок». Раскошелившись, к примеру, на какой-нибудь некондиционный отечественный ширпотреб типа панталон неходовой расцветки, вы могли стать обладателем дефицитных финских или югославских сапожек. «Не тот же ли коммерческий трюк, — думалось мне, — использует и сам Аполлон при выборе избранных: в нагрузку к Божьему дару впаривая его обладателю, смеха ради, какой-нибудь залежалый земной артикул?» Лживость, Тщеславие, Глупость... С этим-то лихом и приходится вековать век разнесчастному таланту...

В общем, я не сдержался, сказал им несколько весьма резких, даже оскорбительных слов и выскочил на улицу. Сижу на скамейке, переживаю. Проходит десять минут, пятнадцать... Володи всё нет. Потом оказалось, что хозяева сознательно не сказали ему о моём уходе, — иначе он, конечно, прекратил бы петь. Наконец он выпил вместе с Аллой, искал меня. Мы обнялись, словно не виделись годы.

(Именно в такие минуты я в полной мере ощущал всю силу моей болезненной привязанности к этому человеку. Чем хуже ему было, тем больше я любил его, тем сильнее было это чувство, замешанное на сострадании. А дороже всего он мне был в стандартной больничной пижаме...)

— Что случилось, почему ты ушёл?

Я коротко изложил ему своё мнение о происходящем. Володя вздохнул с облегчением:

— А я-то думал — ты на меня обиделся...

Стали выходить испуганные студенты; я им сказал на прощание:

— Что ж это вы, ребята? Обещали, что будет интимное чаепитие, а устроили целый концерт! Ему же нельзя выступать, нельзя пить!

— Мы не знали... Нас не предупредили... Мы так его любим!..

Побывали мы и у Александра Пономарёва, в его квартире на улице Саят-Нова. Помнится, с нами был оруженосец-поварёнок. На встрече присутствовали сам Пономарёв, гостивший у него брат из Донецка и врач команды. Я сразу же предупредил Пономарёва, что Высоцкому пить нельзя (коньяк уже стоял на столе). Магнитофон тоже был наготове, и Пономарёв прямо сказал:

— Володя, я очень хотел бы тебя записать!

Володя согласился и — чётко помню этот момент — начал с «Охоты на волков». Перед песней сказал:

— Посвящаю эту песню кумиру моей юности Александру Пономарёву.

А по окончании добавил:

— Когда ваша команда будет проигрывать, ставьте эту запись для игроков, чтобы их подбодрить.

Запомнился вопрос удивлённого врача:

— Так он что же, выходит, как наш Саят-Нова?

Не желая его сильно расстраивать, я по-армянски же шепнул ему:

— Только чуток повыше.

Пробыли мы там часа полтора-два. Володя много пел, в том числе из Вертинского. По-моему, Пономарёв записал целую бобину. Можно считать этот вечер пятым концертом Высоцкого в Ереване.

Ещё запомнилось, что Володе нужна была медицинская справка для театра, и я спрашивал врача команды, сможет ли он ему в этом помочь. Что-то у них не получилось, — эту справку потом ему сделал муж моей старшей сестры Лиды.

Из квартиры Пономарёва мы позвонили Алле и снова встретились с ней у Вари на Киевской. Помню, что в этот вечер Володя так стиснул колено Аллы, что та вскрикнула: «Володя, мне же больно!» — этот жест Володи я понимал так: пойми же, как мне плохо...

Чтобы хоть как-то убить время, я предложил Володе заехать на пару часов к моей младшей сестре Долли, отмечавшей день своего рождения. Не желая, видимо, быть заподозренной в тщеславии, она нас к себе не пригласила. Долли была почти нашей ровесницей, и мне казалось, что общение с её привлекательными подругами поможет хоть на время развеять Володину хандру. И с Долли, и с её мужем Володя был уже знаком по Москве. Жили они с двумя малолетними сыновьями в однокомнатной квартирке-конуре в непрестижнейшем районе «ереванских Черёмушек».