Аркадий Столыпин - Записки драгунского офицера. Дневники 1919-1920 годов

Когда мы узнали, что Янченко, пронюхав о двойной игре Воронкова и его бегстве, перебежал в Карантин, – мы только молча посмотрели друг на друга и беспомощно развели руками. Уж ежели он выкинул такой номер, то на кого же надеяться? Ведь так и друг другу в будущем доверять нельзя! Возьмёт Львов да и передастся «товарищам»; или Маклаков окажется отъявленным коммунистом и организатором подпольной борьбы! Всё теперь возможно, и нет таких невероятных и нелепых предположений, которые не имели бы шансов осуществиться.

Ужас, сплошной ужас! Но бороться надо. Без борьбы мы не сдадимся, и как беспомощных детей нас не перевяжут… Нет, этому не бывать!

Керчь. Крепость

Апрель 1919 г.

У дверей и окон пустой и пыльной комнаты стоят на часах гимназисты местной команды с винтовками в руках. Кроме стола и стула, на котором сидит князь Львов, нет никакой другой мебели. В комнате напряжённое молчание. Львов мрачно попыхивает своей неразлучной трубкой, и в его глазах порой такое выражение непреклонной решимости и жестокости, что делается жутко. Рядом с ним стоят штабс-ротмистр Лухава, Фиркс, Люфт и корнет Попов. В руках у них арапники и нагайки, толстые, узловатые и крепкие.

Я стою у окна с винтовкой и с некоторым замиранием сердца жду, что будет дальше. Перед Львовым стоит бледный, как полотно, человек с взъерошенными волосами. Это Несенов – драгун 3-го эскадрона. По глазам его можно понять, что он догадывается, что пощады не будет, что будет страшная пытка, что впереди, вероятно, смерть, но он ничего не скажет, не выдаст себя ни единым словом, будет отнекиваться от всего. Потому что сознайся он в соучастии к заговору Янченко, тогда смерть очевидна, а так… Кто знает? По лбу его струится пот, и руки дрожат.

Я пристально смотрю ему в глаза и стараюсь прочесть в них что-либо, но ничего прочесть не могу, кроме страха. Львов ещё раз затягивается крепким едким табаком и спрашивает тихо, но с таким выражением, что у всех холодок проходит по спине: не может ли Несенов ещё что-либо рассказать интересного… Тот только отрицательно качает головой.

– Тогда ложитесь.

Несенов ещё больше бледнеет, но не ложится. Лухава внезапно багровеет, так что его вообще тёмное лицо делается почти чёрным, и с размаха ударяет его по лицу. Тот падает на землю. Из рассечённой губы струится кровь. На него как-то по-звериному набрасываются все сразу. Со страшной силой сыплются удары, оставляя на белом нежном теле тёмно-фиолетовые широкие полосы. Всё чаще сыплются удары, всё больше кровавых полос. Они то ложатся рядом, словно образуя какой-то рисунок, то перекрещиваются. Промежутков между ними всё меньше – вся спина делается какой-то отвратительной вздрагивающей массой лилового цвета. Громкий крик, вырвавшийся, несмотря на стиснутые зубы, переходит в стоны.

– Встать!

Жалкая человеческая масса продолжает беспомощно лежать на полу… Зверский удар сапогом заставляет её приподняться, и удар хлыстом по лицу окончательно приводит её в чувство.

– Может быть, теперь что-нибудь вспомнили?

Попыхивает трубка, и бесстрастные, холодные, как сталь, глаза впиваются в другие глаза, полные страха и слёз.

– Никак нет…

– Ложись, собака.

Опять сыплются удары, глухо и тупо, словно с каким-то чмоканьем. Вот лопнула кожа, и брызги крови разлетелись по полу. Теперь жертва мечется, как раненый зверь; каждый удар рвёт кожу и врезается в живое кровавое мясо. От страшной боли появляется нечеловеческая сила. Все наваливаются на руки и на ноги. Кто-то садится на голову. Потом он слабеет и почти умолкает, только вздрагивающие непроизвольно мускулы показывают, что жизнь ещё не покинула истерзанное тело.

– Встать!!

Грозный окрик на этот раз не действует – жертва как-то слепо и криво ползает, оставляя следы пота и крови на полу, наконец встаёт, но долго не может сказать ни одного слова. Какое-то икание и бульканье вырывается из запёкшихся губ.

Вид у Несенова страшный: смоченные потом, спутанные волосы закрывают глаза; всё лицо, опухшее как маска, покрыто ссадинами и кровоподтёками.

– Может быть, теперь что-нибудь расскажете?

Голос всё тот же, спокойный, даже мягкий, но в глубине которого звучат какие-то недобрые нотки. Словно игра кошки и мышки. Я весь похолодел. Это первый раз, что я вижу порку.

Несколько хрипов; наконец словно чужой голос слабо звучит в комнате:

– Никак нет…

Львов только слабо махнул рукой в сторону выхода. Ещё одной человеческой жизнью будет меньше. Несенов слишком много видел… да и причастность его к делу несомненна.

Очередь за другими. И входят один за другим бледные, как полотно, люди, и однообразно, с тупым звуком сыплются удары. Руки устают, махрятся нагайки и плети, а работа всё идёт и идёт.

Вечером из нашего дома вышло трое. Двое с карабинами, один – шатающейся походкой без оружия. Где-то раздался выстрел, и вернулось уже двое офицеров. Мало ли бывает случайных выстрелов в крепости, и кому придёт в голову предположить, что в глубине помойной ямы может лежать труп?

Репрессии после Янченковского заговора продолжались неделю, но оставили на всех тяжёлое впечатление. Вспомнились средние века, и картины порки с офицерами-палачами и окровавленными жертвами ещё долго носились у меня в глазах.

В эскадроне всё притаилось. Окончательное ли это умиротворение или только затишье перед бурей? Трудно сказать…

Керчь. Крепость

Апрель 1919 г.

Наши собираются воевать. Бандиты сильно обнаглели, делают вылазки, хватают заложников, за которых требуют крупные выкупы, ночью производят кавалерийскую разведку для добывания барашков в окрестных имениях и хуторах.

Сегодня мимо Карантина неосторожно проехал штабной автомобиль с какими-то двумя полковниками и был захвачен и увезён под землю. Это происшествие послужило последней каплей в чаше долготерпения наших главковерхов. Решено воевать и посрамить дерзкого врага.

У казарм толпятся драгуны. Кто осматривает затвор, кто прилаживает штык, кто подтягивает пояс с подсумками. Внутри казарм вахмистр Елкашев, молодой, худой и румяный, скорее похожий на ученика гимназии, нежели на вахмистра, раздаёт патроны. Аккуратно откупориваются цинковые ящики, и чистенькие блестящие патроны быстро разбираются по рукам.

У конюшен седлают лошадей: это конный взвод Б. Абашидзе; седлает сам Абашидзе и внимательно осматривает подпруги. Фиркс взгромождает два пулемёта на линейки и привязывает их ремнями. Это новая «добровольческая» система – система возить пулемёты на тачанках и линейках. Вот всё готово и можно двигаться. Шагом марш!

Бодро проходим через всю крепость и подходим к Карантинным воротам. Солнце ещё высоко, и небо безоблачное: хороший день для боя, что и говорить. Все испытывают лёгкое волнение, а некоторые положительно боятся, но, в общем, настроение хорошее.