Владимир Голяховский - Русский доктор в Америке. История успеха

А я продолжал свою борьбу с магнитофонными кассетами-лекциями. Теперь все дни у меня уходили на это тоскливое занятие: заготовив себе большие сандвичи и взяв термос с кофе на весь день, я приходил туда к 10 утра и нередко уходил в 10 вечера. Вжимая свой зад в стул, а уши — в наушники, я задеревенело сидел весь день. Через неделю упорного сидения я начал только лишь различать отдельные слова на разных плёнках, независимо от дикции лектора. Тысячи раз заглядывал я в англорусский медицинский словарь, отчаивался, кусал губы, сжимал кулаки и готов был биться головой о стенку. В отчаянии я выходил с сигаретой в коридор, а там всегда стояли или сидели группки наших и вели свои бесконечные разговоры. Теперь мы все уже знали друг друга, и в беседах можно было получить кое-какую полезную информацию и слегка расслабиться.

Ушло ещё две недели, пока я стал понимать смысл того, что слушал. Выходил я из центра уже в темноте. По шумным и живым улицам мчались шикарные лимузины и ходил весёлый народ — кто в рестораны, кто из театров. В том водовороте богатой и счастливой жизни не было места для меня. Я шёл домой и упорно твердил сам себе: я добьюсь, я добьюсь, я добьюсь!.. А приходя домой, старался принимать более расслабленный и уверенный вид. Но Ирина, наблюдая, как оба мы с Младшим бились в своей учёбе, расстраивалась за нас всё больше и больше.

Придя однажды с наигранной весёлой улыбкой, я застал её сидящей на диване в позе абсолютного отчаяния: у неё были опущены плечи, она смотрела куда-то в пол, и на её лице были подавленность и грусть.

— Что случилось?

Не повернула головы и ответила не сразу:

— Я уволена.

Я даже не сразу осознал, настолько это было неожиданно. Я подсел и взял её за плечи:

— Что произошло?

— Ничего, ничего не произошло, просто доктор сказал мне: спасибо вам за работу, я вами очень доволен, но считаю, что по вашей квалификации вы можете найти себе более подходящее место. Вот вам чек на две недели вперёд. И всё.

Нетрудно было догадаться, о чём бедная моя Ирина думала, сидя в ожидании меня. Она зарабатывала почти $700 в месяц, и выжить нам без этих денег было невозможно. Найти другую работу нелегко, и на это нужно время. Конечно, она впала в глубокую панику. Прежде всего мне надо как-нибудь её успокоить — сразу всё равно ничего не придумаешь. Со всей возможной теплотой в голосе я сказал:

— Ладно, ты не отчаивайся, что-нибудь придумаем. Раз уж так случилось, постарайся об этом забыть.

— Я бы хотела забыть, — со слезами в голосе, — но мне обидно, что он гак поступил со мной. Я работала, выбивалась из сил, делала всё, что он меня заставлял. Почему от так сделал? Знаешь, я подозреваю, что это Тася устроила. Она всегда разводила интриги и сплетни.

— Ну и чёрт с ней, — продолжал я успокаивать Ирину. — Знаешь, моя мама всегда говорит: что Бог ни делает — всё к лучшему. Я уверен, что ты найдёшь работу лучше этой. Ну, что ты там такое делала, что тебе было интересно? — ничего. Ты очень устала, тебе надо отдохнуть. У нас есть ещё деньги за драгоценности, и мы можем продержаться несколько месяцев, экономя. А за это время ты обязательно что-нибудь найдёшь, может быть, даже по специальности, в научной лаборатории. Помнишь, что тебе говорил Эллан Граф? Я с ним поговорю, он ведь обещал помочь найти что-либо подходящее.

Мы действительно продолжали дружбу с Элланом и Маргарет Граф, они навещали нас в новой квартире, приглашали в театр, даже приносили нам овоши с фермы его отца. Они были наши единственные американские друзья, и поэтому я ссылался Ирине на них. В традициях русскою общества всегда было искать помощь и помогать друг другу — выжить без этого там было трудно. Ссылка на друзей могла немного подбодрить Ирину.

Я говорил ей самые нежные и ласковые слова, чтобы растворить горечь увольнения и растопить тот холодок, который уже давно разделял нас. В цепи наших неудач и несчастий это охлаждение было самым горьким для нас обоих. И я обнимал и ласкал её всю ночь, а она тревожно засыпала у меня на плече и вновь просыпалась, вздрагивая. И я опять начинал свои ласковые увещевания и целовал, целовал её заплаканное лицо.

На следующий день я не пошёл на занятия, а повёл её в Центральный парк. Не мог же я оставлять её дома одну, наедине с грустными мыслями. В парке я показывал ей тех бегунов, с которыми поверхностно познакомился, когда сам бегал по утрам, подводил её к примеченным мной деревьям, рассказывал ей всякие про них истории, читал свои первые американские стихи возле гиганта-платана — делал всё, чтобы её отвлекать. А на другой день мы поехали на сабвее в Форт Трайтон Парк, на севере Манхэттена, и опять гуляли. Мы обсуждали все возможные варианты ближайшего будущего, но при этом старались не упоминать Иринину неудачу на работе — забыть об этом.

Через несколько дней, немного отдохнув и успокоившись, Ирина поехала в НЙАНУ, в которой давно уже не была, чтобы узнать о возможности какой-нибудь новой работы.

А мне надо было активизировать свои планы на издание книги. Добровольный мой переводчик из Вашингтона уже прислал переводы нескольких рассказов из русской газеты. Я пытался их прочитать, но оценить качество перевода, конечно, не мог. Он сам послал эти тексты в какой-то из популярных медицинских журналов и теперь ждал ответа. На радиостанции мой приятель Мусин продолжал развивать фантастические планы издания, в которые я всё меньше верил. Самым реалистичным мне представлялся план поговорить с Таниным мужем: если он сумел издать свою книгу и добиться успеха, то он должен знать каких-то людей, которые издают книги.

После того последнего разговора с красавицей Таней я стал приглядываться к ней осторожней, моя медицинская интуиция подсказывала мне, что есть в ней что-то странное. Однажды мы были с ней одни в студии для записи, она с грустью спросила:

— Доктор, почему иногда так хочется помереть?

— По глупости, поверьте мне, Таня, только по глупости, — отшутился я, но про себя подумал: «Эге, что-то с тобой происходит, красавица».

— Скоро мой муж придёт за мной, — сказала Таня. — Вы ведь хотели с ним поговорить.

Танин муж, Юрий, оказался на вид совсем не подходящей ей парой, он был невзрачен во всём: небольшого роста, выглядел старше своих пятидесяти лет, довольно некрасив, небрежно одет и с болезненно-недовольным выражением лица.

Мы разговаривали с ним в коридоре. Он сказал, как по плечу похлопал — свысока:

— Я читаю ваши статьи и рассказы в русской газете. Они мне нравятся.

— Спасибо.

— Я давно хотел поговорить с вами как с доктором. Понимаете (он понизил голос и оглянулся), мне нужно какое-нибудь лекарство от импотенции. У меня старая гипертоническая болезнь и ещё диабет. Ну, с ними я научился справляться. Но я стал замечать у себя упадок половой активности — то совсем нет эрекции, а то есть лишь ненадолго. Что бы вы мне посоветовали?