Василий Ардаматский - Две дороги

— Вы и женщин атакуете с такой же решительностью? — рассмеялся Крошко, но на вопрос не ответил.

Дружиловский понял, что вел себя слишком напористо...

— Вы нас извините, мы идем к вам... — послышался из угла сильный голос хозяйки. За ней, ухмыляясь и покачивая лохматой головой, шел Воробьев. Крошко вскочил и предупредительно пододвинул хозяйке кресло. Она села и, сжав пальцами виски, капризно сказала:

— Господин Воробьев замучил меня политикой. Излил на мою бедную голову всю мировую скорбь.

— Не всю... далеко не всю, — ухмыльнулся Воробьев.

— У вас, поручик Крошко, не легкий друг, — вздохнула Ланская.

— Со мной он о политике не говорит, боится, — улыбнулся Крошко.

— Давайте условимся, кто заговорит о политике — штраф, — предложила хозяйка.

Они болтали о всякой чепухе — о том, что нынешняя зима в Риге небывало холодна, что латышские женщины слишком холодны, что в местном русском театре нечего смотреть и вообще негде в нынешнем опрокинутом мире весело провести время...

Дружиловский доложил майору Братковскому о знакомстве с поручиком Крошко и получил приказ не торопиться, терпеливо ждать появления поручика у Ланской, закреплять знакомство. А пока выполнять ранее полученные задания...

Почти каждый вечер к Ланской приходили русские. Здесь были такие, как сама хозяйка, которые всю жизнь прожили в Риге, и эмигранты, покинувшие родину из-за революции. Но большинство гостей составляли русские офицеры, которых забросили сюда война и та же революция.

Все происходило именно так, как Дружиловский представил поручику Крошко: пили, ели, играли в карты, проклинали большевиков, обменивались сведениями из «серьезных источников» о том, кто и когда спасет Россию.

Дружиловского интересовали офицеры — тут что ни человек, то своя особая судьба, свой характер, свой взгляд на события. Но ни с одним он не решался заговорить о покушении на красного дипломата. Пока он выполнял только одно задание — каждый день возле советского полпредства собирались толпы рижан, наблюдавших, как бесновались нанятые им люди. Братковский требовал ускорить подбор исполнителя для покушения.

Каждый вечер в салоне Ланской появлялся ротмистр Губенко, и Дружиловский наблюдал за ним.

Ротмистр был похож на цыгана — черноволосый, смуглый, бешено выкаченные глаза с желтоватыми белками вокруг черных зрачков. Порывистый в движениях, не умевший говорить тихо, он поминутно ссорился с кем-то, и тогда хозяйка спешила его утихомирить. Всех своих собратьев-офицеров он обвинял в том, что они «прокисли» и что на Россию им наплевать. Сам он был из богатой казачьей семьи, и воспоминание о «райском», как он говорил, хуторе на Дону не давало ему покоя. Всякий раз перед тем, как произнести слово «большевики», он запинался, будто слово это вставало ему поперек горла, и потом злобно его выплевывал, а глаза его в это время горели яростью.

После очередной ссоры с «прокисшими», когда Ланская отвела ротмистра в сторону, к нему подошел Дружиловский. Хозяйка оставила их вдвоем.

— Разрешите представиться — подпоручик Дружиловский... Я, ротмистр, как никто, понимаю вас, — начал он. — Это страшно, когда люди прокисают.

— Все прокисли! — взревел ротмистр.

Дружиловский взял его за руку.

— Успокойтесь. Я лично не прокис. Наоборот, я действую.

— Да как вы можете тут действовать? — ротмистр кивнул на болтавших за столом гостей и добавил: — Лягушки в болоте.

— Я, ротмистр, действую не здесь.

— Везде болото, — вздохнул Губенко, но внимательно посмотрел на Дружиловского: может, и впрямь этот красивенький подпоручик имеет что-то за душой?

Около полуночи они покинули салон и направились в ресторан.

— Здесь о серьезном деле говорить невозможно, — сказал Дружиловский.

В ночном баре на Мельничной они заняли отдельный кабинет. В тесной комнате без окон их голоса звучали глухо, как в подвале, а через дверь доносилась музыка из общего зала.

— Закажите водки и не поскупитесь, — угрюмо попросил ротмистр.

— Нет, — строго сказал Дружиловский. — Сначала поговорим о деле. Пусть «прокисшие» решают судьбу России с затуманенными мозгами...

Он заказал бутылку сухого вина и бисквит. Губенко смирился.

— Вы, подпоручик, не тяните, давайте сразу о деле, — попросил он.

Выслушав предложение Дружиловского, Губенко нисколько не удивился, запустил пятерню в свою спутанную черную шевелюру и долго молчал.

— Убью с одного выстрела, — произнес он наконец.

— Другого ответа я и не ждал, — сказал Дружиловский.

— Но погодите... — Губенко поднял голову. — Десять тысяч долларов. Именно долларов. Только долларов. Десять тысяч, — повторил он и спросил: — Ну, что скажете?

Дружиловский не знал, что ответить. О долларах в условиях не было и речи.

— А если не доллары? — осторожно спросил он.

— Все остальные деньги дерьмо, — отрезал Губенко. — Только доллары!

На этом переговоры были прерваны, и они условились прийти сюда завтра, в это же время.

Утром Дружиловский на конспиративной квартире встретился с майором Братковским. Когда он сказал об условии Губенко, майор наклонился над столом, точно хотел поближе рассмотреть своего агента.

— Вы сошли с ума, — произнес он тихо. — Да за такую сумму... можно разнести в щепы весь Московский Кремль. Как вы могли с этим бредом прийти ко мне? Вам надо было плюнуть этому ротмистру в его бесстыжие глаза. Или он решил, что имеет дело с идиотом?

Дружиловский покорно проглотил оскорбление и спросил:

— Больше встречаться с ним не надо?

— У вас лишние десять тысяч долларов?

— Но, может, он, услышав категорическое «нет», изменит условия?

— Вам хочется лишний раз посидеть в ресторане?

Дружиловский обиженно промолчал.

— Столько времени потратили, а задание сорвано, — тихо и печально сказал Братковский. — Ладно, поговорите с ним сегодня, но ваше реноме может спасти только чудо. Предложите ему пятьдесят тысяч польских марок.

Чуда не произошло. Услышав встречное предложение, Губенко взял со стола рюмку с водкой, опрокинул ее в рот и молча ушел.

На оперативном совещании майор Братковский жестоко высмеял Дружиловского, несколько раз назвал его идиотом и в заключение зачитал характеристику, которую дала ему Ланская: она называла его опасно самовлюбленным типом с примитивным мышлением.

Он не защищался.

Ему больше не давали заданий и сказали, что скоро отправят обратно в Ревель. Дружиловский обрадовался — все, что угодно, только не оставаться здесь, с этой каменнолицей сволочью Братковским. Он боялся его и ненавидел.

Приходилось иметь дело еще и с поручиком Клецом, помощником польского военного атташе, который, кроме того, ведал финансами. Каждый раз, выдавая деньги, Клец находил нужным предупредить, что Дружиловский получает их на дело, только на дело... И, наконец, над Клецом и Братковским был еще военный атташе полковник Матушевский. Этот широколицый, совсем непохожий на поляка человек казался веселым, но не дай бог вызвать его недовольство. На совещании по поводу неудачи с вербовкой ротмистра Губенко он сказал: