Галина Кузнецова-Чапчахова - Парижанин из Москвы

«Не знаю, что писать о себе. С операцией Арнольду пока не решено (Господи, ну как так возможно — начинать с мужа?), сейчас он опять с бронхитом. Мама не здорова. Меня уговаривают опять где-нибудь отдыхать. Я не могу и подумать о жизни без домашних удобств. Всюду надо как-то привыкать и применяться к обстановке, а на это у меня нет сил. Очень хочу покоя, тишины и уединения, чтобы работать. Писать мне трудно, но надо работать. Даже сон мне такой приснился, что я всем знакомым написала одинаковые обращения, что на визиты и чаепития не могу, не смею тратить время.

Читаю огромный труд И. Грабаря о Репине в 2-х томах, 1949 года издания в Москве и Ленинграде Академией наук. Подарок брата. С дневниками и записками Стасова и многих художников. Попутно и о других художниках: Кустодиеве, Верещагине, Васнецове…

Пишите, дорогой! Обнимаю, О.»

То есть она категорически не понимает, что отныне пишет письма в квартиру на Буало, 91 почти как в иной мир. Они, возвращённые Ольге Александровне Юлией Александровной Кутыриной, останутся в «Романе в письмах».

25 июня, попрощавшись утром с близкими, Иван Сергеевич в сопровождении Марии Тарасовны отправился с русским шофёром, его читателем, — он вёл машину очень осторожно — в монастырь Покрова Божией Матери в Бюси-ан-От.

Монастырь и поныне принимает русский сильно поредевший писательский мир. Не так давно уже в 21 веке здесь нашла упокоение дочь Бориса Зайцева Наталья Борисовна Зайцева-Соллогуб.

Это был по виду скорее дом, чем монастырь. Когда-то он был куплен В. Б. Ельяшевичем, тоже крымчанином, как и многие друзья И.С., для жены. После её смерти дом перешёл в ведение русских писателей в Париже и передан маленькой общине сестёр, принявших монашеский постриг. Здесь же был приют, в котором, например, несколькими годами раньше Шмелёва гостили «в той же комнате» Б.К. Зайцев с женой. Стараниями секретаря Союза русских писателей Парижа В. Ф. Зеелера и профессора А. В. Карташева туда был отправлен для поправки здоровья и работы И. С. Шмелёв. Понятно, надеется на чудо выздоровления было трудно.

Около 200 километров расстояния были ему тяжелы. Сделали остановку в лесу Фонтенбло. Шмелёву казалось, что он уже воскресает. После полугода пребывания в опостылевшей квартире свежий летний воздух, птичье пение, трава, полевые цветы — всё приводило в восторг, каждому цветку он знал имя, русское и латинское и радостно знакомил с ними Марию Тарасовну Волошину.

Чем меньше оставалось физических сил, тем выше парил дух. Исчезло сожаление, что когда-то не были поняты вещие предупреждения. А ведь они были: сон о разрытом рве, где не бросишь зерна для хлебных всходов; случайное наблюдение над странным цветком восковка, не дающим семян, никогда не посещаемым пчёлами…

После него остаются его книги, он знает любовь, он был любим.

Его «России — быть!» И он не знает страха смерти. «Скорбно»? Полно, «Конец приближается». Но только земной, временной жизни.

Приветливые монахини начинали уже беспокоиться, когда под вечер услышали мотор приблизившегося автомобиля, выбежали встретить Ивана Сергеевича и его спутницу в воротах обители и отвели его на второй этаж. Его восхитил вид из окна — монастырский сад, за ним романтически смотрится зелёный забор.

И.С. хотел присутствовать на всенощной, его уговорили отдохнуть с дороги. Разговаривая, он начал доставать и показывать своё драгоценное: портреты семьи и Сергея отдельно в форме офицера, икону-благословение на свадьбу со своей Олей… Он не разрешил Марии Тарасовне помочь ему, только позволил переменить ему городскую обувь на домашние тапочки. Его оставили одного до ужина. Он слышал шум отъезжающей машины с Марией Тарасовной — пусть и она немного от него отдохнёт; вернётся, когда он окрепнет, соберётся опять в Париж Хорошо бы с третьим томом «Путей Небесных»!..

Игуменья Феодосия, тоже крымчанка, принесла ему на ужин малину из монастырского сада и творог. В девять часов он собрался ложиться спать, всё такой же радостный, говорливый. Но едва матушка Феодосия и её помощница спустились вниз, как сверху раздался стон и стук падающего тела.

В полном сознании он успел сказать: «Сдавило обручем сердце, не мог дышать. Упал…»

По его просьбе ему впрыснули инъекцию камфары, пытались повторить укол в вену, но Иван Сергеевич уже скончался.

В окно всё так же заглядывал сад, только что он смотрел на него из окна. Иван Сергеевич однажды всё это уже откуда-то знал и передал пережитым в смертный час его героем в прекрасной повести «Росстани»:

«…в этот один миг, в страшной ясности он увидел, что кланяется ему зелёная стена за садом, кланяются рябина, тополь и забор… и он кланяется, и всё ходит и кружится, и всё — живое. И он поклонился им и хотел сказать… Увидел в темноте, как на него плывёт большое пятно, зелёное с красным…»

Но ещё раньше красно-зелёного пятна перед его глазами сверкнуло ослепительным белым сполохом прекрасное лицо в белых лилиях и забытый сон — о монахинях, просивших через «его Олю» передать ему: «Страшное тебя ждёт и лучше бы тебе умереть».

«Дорогой мой, душевный друг! Стыжусь, как давно не писала. Путешествия, попытки прирасти к дому, снова санаторий… Силы появились, но их недостаточно. Быстро устаю и много времени провожу в горизонтальном положении. Не только писать или рисовать, не могу напрягать мысли.

Болят швы, всё ещё лилово-красные, местами очень толстые и широкие. Так болят. Особенно к погоде. Замираю от боли и останавливаюсь на ходу. Но ничего ненормального в этом нет. Конечно, это не «пустяковая» оказалась операция, как казалось доктору Клинкенбергу, но зато теперь удалены абсолютно все опухоли.

Была в церкви в Гааге, говела у приехавшего из Бельгии батюшки…

Снова санаторий, сестра-дьяконисса говорит — надо терпеть, первый год особенно тяжёл. Медикаментов никаких больше не принимаю. Дьяконисса очень немолода, плюс-минус 70. Она когда-то была директрисой в обсервационном (наблюдательном) доме для молодых преступниц. Какие истории я из неё вытягиваю! Целые романы. Много говорили об искусстве. Что меня удивило, она находит во мне талант юмора. Ещё она сказала:

— Неужели Вы не пишете? У вас большой дар видеть и передавать это другим.

Я этого за собой не знала. (?)

Но довольно обо мне. Как Вы, мой дорогой? Что за мука писать принимая во внимание посторонних! (Этих слов у тебя не будет, сейчас начну с другого нового листа.) Ради Бога, не сердитесь за моё молчание и не платите тем же. Как Марья Тарасовна и её сын? Кто на Буало, 91 хозяйствует? Вдруг нет никого, я в ужасе от этой мысли…

…Какое горе у Волошиных. Я напишу Марии Тарасовне. А М. Ф. Карская ликвидирует виллу. Мужа она любит, но работу вдвоём не найти. Дидук останется при ней, если она получит работу няньки…