Уильям Таубман - Хрущев

Победа Кеннеди 4 ноября, вспоминал Сергей, очень обрадовала Хрущева; он буквально «сиял от радости и шутил, что победа Кеннеди — лучший подарок ему к годовщине революции». И позже он настаивал на том, что никогда не жалел о победе Кеннеди. «Кеннеди лучше, чем Эйзенхауэр, понимал необходимость и разумность улучшения отношений между нашими странами» 16. Однако отношения Хрущева и Кеннеди не были однозначными — ни в личном плане, ни в политическом.

В августе 1960 года Громыко передал своему боссу досье, подготовленное Министерством иностранных дел. В нем Джей Эф Кей описывался как прагматичный политик, выступающий за переговоры с Советским Союзом; отмечалось, что на месте Эйзенхауэра он, несомненно, извинился бы за полет У-2. Однако тот же Кеннеди поощрял военную промышленность и занимал «агрессивную» позицию по берлинскому вопросу. Многие детали его личной биографии также содержали в себе скрытый вызов Хрущеву: семья Джей Эф Кей принадлежала к «семидесяти пяти самым богатым семьям в США», сам он учился в Гарварде, Принстоне, Стэнфорде и Лондонской экономической школе, а кроме того, обладал «острым, проницательным умом, способностью к быстрому пониманию и анализу ситуации…» 17.

Со временем Хрущев получил от советского посла в Вашингтоне Меньшикова и от своего зятя Алексея Аджубея иные, не столь лестные характеристики кандидата в президенты. В Министерстве иностранных дел ни для кого не было секретом, что Аджубей называл Джона и Роберта Кеннеди «мальчиками в коротких штанишках». Посол Меньшиков сообщал Хрущеву, что Кеннеди — «неопытный новичок», из которого едва ли получится хороший президент 18. Эти уничижительные отзывы, должно быть, подогревали желание Хрущева схлестнуться с новым президентом: гордый своей способностью брать верх над более образованными и культурными лидерами западных держав, он, несомненно, с нетерпением ждал возможности поучить уму-разуму богатенького мальчишку, который «моложе моего собственного сына» 19. Однако, если бы даже Кеннеди в самом деле оказался слаб и неопытен, — не следовало забывать, что за ним стояли «правящие круги» Америки, в том числе Уолл-стрит и военно-промышленный комплекс, которых Хрущев считал заклятыми врагами СССР. Возможно, именно эта мысль вызвала у него в последнюю минуту сомнения, которыми он перед самыми выборами поделился с послом Томпсоном: «Я бы предпочел, чтобы выиграл Никсон. С ним-то я знаю, как сладить. А вот Кеннеди для меня — неизвестная величина» 20.

Для Кеннеди Хрущев также был чрезвычайно значимой фигурой. Новый президент понимал: на суде истории его роль будет оцениваться прежде всего по тому, как он вел себя с лидером коммунистического мира. В дело могли вмешиваться и личные факторы: можно предположить, что Хрущев напоминал Кеннеди отца. Джон рос слабым, болезненным мальчиком; однако его отец требовал, чтобы сын во всем превосходил сверстников, а когда у него что-то не получалось, жестоко высмеивал. В конце концов Джон Кеннеди превзошел своего отца по всем статьям — не только как политик, но и как донжуан, светский лев и кумир публики. Однако необходимость напрягать все силы, чтобы оправдать ожидания отца, не могла не оставить в его душе серьезной травмы — тем важнее для него было успешное противостояние Хрущеву, тем сильнее он должен был переживать, когда поначалу потерпел поражение, и тем больше гордиться собой — когда победил (по крайней мере с точки зрения очевидцев) в последовавшем затем кризисе 21.

Немедленно после выборов Хрущев принялся осаждать Кеннеди пробными заходами и предложениями. 11 ноября друг и прихлебатель Хрущева, украинский писатель Александр Корнейчук, сообщил Авереллу Гарриману, что советский руководитель хочет «начать все сначала, забыв инцидент с У-2 и все, что за ним последовало» 22. Три дня спустя посол Меньшиков в беседе с тем же Гарриманом сказал: Хрущев надеется, что его отношения с Кеннеди «сложатся так же, как наши отношения с Рузвельтом в то время, когда господин Гарриман представлял США в России» 23. 16 ноября Меньшиков сообщил Эдлаю Стивенсону, что вскоре после инаугурации Хрущев хотел бы провести «здесь или там» «дискуссию без стенографов и отчетов», «неформальные переговоры» по вопросу о запрете ядерных испытаний. Что касается Китая — хотя Москва не может заставить Пекин согласиться на признание «двух Китаев», но, когда речь идет о «китайской экспансии» [!], СССР «будет рад вам помочь» 24. Стивенсон выслушал наши предложения с интересом, докладывал 21 ноября Меньшиков, и есть надежда, что «взгляды самого президента Кеннеди» будут для нас еще более благоприятны 25. Но, к сожалению, вновь избранный президент «не может вести никаких переговоров до официального вступления в должность» 26.

«Что мы можем сделать, чтобы помочь новой администрации?» — спрашивал заместитель министра иностранных дел Василий Кузнецов советников Кеннеди Уолта Ростоу и Джерома Уайзнера, прибывших в Москву в конце ноября на встречу по вопросу разоружения. Ростоу предположил, что саммит в Нью-Йорке вполне возможен, если русские освободят захваченных летом американских пилотов, если будет достигнуто соглашение по запрету ядерных испытаний и если в Манхэттене Хрущев «не станет снимать ботинки» 27. 12 декабря Меньшиков пригласил Роберта Кеннеди на обед. Два дня спустя он просил Гарримана «как можно скорее» организовать секретные неофициальные переговоры 28. «Нельзя терять времени, — несколько раз повторил посол. — Мы и так потеряли уже год», и теперь Хрущев и Кеннеди должны встретиться «перед тем, как у тех, кто не хотел бы нашего соглашения, появится возможность действовать и помешать ему» 29. 5 января дипломат Дэвид К. Э. Брюс получил от Меньшикова аналогичное послание вместе с подарками — русской водкой и икрой — и предложением о встрече: на встрече Меньшиков повторил то же, что и в письме 30.

Стоит вспомнить, как не терпел Хрущев выглядеть просителем, чтобы понять: происходило нечто экстраординарное. Настойчивые просьбы о переговорах выдавали крайнее нетерпение Хрущева, усиленное затяжным германским кризисом и сельскохозяйственными проблемами на родине. Однако в американской политике он разбирался не лучше, чем в советском сельском хозяйстве. Очевидно было, что до формального вступления президента в должность никакие переговоры невозможны. И даже после этого новому главе государства требовалось определенное время, чтобы выработать свою позицию и подготовиться к грядущим испытаниям.

В день, когда Кеннеди принес присягу, Хрущев (в первый раз за все время) позвонил в американское посольство и попросил посла Томпсона зайти к нему. Он принял посла в своем кабинете на втором этаже Кремля, за длинным столом, покрытым зеленым сукном. Советский руководитель выглядел усталым, голос его звучал хрипло. Он сказал, что прочел инаугурационную речь Кеннеди, увидел в ней «конструктивные моменты» и принял решение в знак уважения к новому президенту освободить американских летчиков 31.