Уильям Таубман - Хрущев

26 июля советский лидер распрощался с послом Томпсоном, возвращавшимся в США. Его он тоже предупредил, что мирный договор с Германией «не может ждать до бесконечности», и при этом выглядел «серьезно озабоченным» 35. В сентябре Хрущев пригласил к себе в Пицунду секретаря по внутренним делам США Стюарта Юделла, совершавшего туристическую поездку по России. Ситуация в Германии, заявил он, «становится нестерпимой». Если Кеннеди не хватает «смелости», Хрущев «поможет ему решить проблему. Мы поставим его перед выбором — или война, или мирный договор… Вам нужен Берлин? Да черта с два он вам нужен!.. Это раньше вы нас секли, как мальчишек, а теперь мы сами можем надрать вам задницу» 36.

16 октября Хрущев сообщил преемнику Томпсона Фою Коулеру, что планирует посетить в ноябре Генеральную Ассамблею ООН и надеется, что сумеет при этом встретиться с президентом и прийти с ним к соглашению по вопросу о Западном Берлине 37. Лучшего времени и выбрать было нельзя: как раз в этот момент американцы узнали о ракетах на Кубе!

Позже Микоян говорил Кастро, что Москва использовала берлинский вопрос «как дымовую завесу», чтобы отвлечь внимание США от Кубы 38. Однако трудно поверить, что беспокойство и раздражение Хрущева по этому поводу были от начала до конца напускными. Если, как уверяет Трояновский, после постройки Берлинской стены кризис закончился — почему же Хрущев так давил на американцев в этом вопросе? В 1999 году, когда я задал ему этот вопрос, Трояновский ответил: «Он должен был на что-то давить. В конце концов, шла холодная война» 39.

Это, по-видимому, подтверждается тем, что говорил сам Хрущев своим восточным союзникам. В октябре 1961 года он заметил польскому лидеру Владиславу Гомулке, что от заключения мирного договора соцлагерь только «проиграет», поскольку Запад «может объявить экономический бойкот СССР и социалистическим странам». Учитывая эту опасность, «не следует обострять ситуацию»; «надо вести свою игру… и продолжать давление». В феврале 1962-го Хрущев спрашивал Ульбрихта: «Что нас заставляет спешить с мирным договором? Да ничего. До 13 августа [дата возведения стены] мы ломали голову, как продвинуться вперед. А теперь-то о чем беспокоиться? Границы закрыты» 40.

Тем не менее, когда Хрущев инструктировал Добрынина — нового посла СССР в США, — «ясно было, что он [Хрущев] рассматривает германский и берлинский вопросы как принципиальные для советско-американских отношений и хочет, чтобы они были решены в соответствии с принципами, которые он изложил Кеннеди в Вене». По словам Добрынина, Хрущев «надеялся изменить положение в Берлине в свою пользу» 41.

Может быть, Хрущев лукавил для того, чтобы Добрынин правильно сыграл свою роль? Или Берлин и Куба все же были для него связаны каким-то необъяснимым образом, о чем и не подозревал Трояновский? Правда ли, что Хрущев постоянно менял свои решения? Может быть, никто не мог разгадать его мысли и предугадать действия, потому что он действовал наугад, сам не зная, чего хочет добиться? Первый секретарь Московского горкома Николай Егорычев, не имевший никакого отношения ни к Берлину, ни к Кубе, возможно, подскажет нам принцип действий Хрущева: «Даже когда Хрущев совершал ошибку и даже когда понимал, что ошибся — может быть, тогда-то в особенности, — ему не хватало духу это признать. Так происходило отчасти потому, что он был руководителем партии и правительства, но отчасти и из-за его характера» 42.

Что бы ни думал Хрущев о Берлине, он не мог не замечать, что советско-американские отношения в 1961–1962 годах зашли в тупик, а советско-китайские между тем продолжают ухудшаться. В своей речи на XXII съезде Чжоу Эньлай вежливо, но твердо провел прежнюю китайскую линию, а затем уехал, не дожидаясь реакции Хрущева. Выступая на Красной площади, Чжоу Эньлай отдал должное не только Ленину, но и Сталину. В ответ Хрущев заявил китайцам, что, хотя «голос китайской коммунистической партии был для нас тогда [в 1956 году] важен, теперь мы намерены идти своим путем» 43. В 1962-м было предпринято несколько попыток исправить положение, но напряженность продолжала расти. Так что тайное размещение ракет на Кубе было призвано не только утереть нос Кеннеди, но и убедить социалистических союзников Хрущева, что его политика — жесткость в сочетании с гибкостью — приносит интересам коммунизма больше выгоды, чем жесткий, ригористический догматизм Китая.

«Хрущев обладал богатым воображением, — писал в 1994 году Трояновский, — и, когда им овладевала какая-либо идея, он начинал видеть в ней не только легкое решение какой-то определенной проблемы, но и панацею» от многих проблем сразу. «В таких случаях он даже вполне разумные идеи доводил до абсурда» 44.

Если верить самому Хрущеву, решение послать на Кубу ракеты принималось им не единолично, но совместно с «товарищами». Только после двух или трех продолжительных дискуссий все согласились, что стоит рискнуть. С самого начала, уверяет Хрущев, он «хотел заручиться согласием своих товарищей по Центральному Комитету КПСС и правительству». Он «не хотел форсировать это решение, чтобы оно выкристаллизовалось в сознании каждого и каждый бы, понимая его последствия, знал, что оно может привести нас к войне с США… Решение было принято единодушно» 45.

Однако эти слова далеки от реальности. В апреле 1962 года Хрущева навестил на Черном море министр обороны Малиновский. С собой он привез удручающий доклад о стратегическом балансе и сообщение, что американцы закончили размещение ядерных боеголовок «Юпитер» в Турции. По всей видимости, Малиновский хотел попросить дополнительных ассигнований на оборону; результат его жалоб оказался неожиданным для него самого. «Родион Яковлевич, — хитро усмехнувшись, спросил вдруг Хрущев, — а что, если запустить в штаны дяди Сэма нашего ежа?» 46

Еще прежде Хрущев делился своей идеей с Микояном, которого после его поездки на Кубу считал экспертом по этой стране. Этот разговор произошел во время прогулки старых товарищей по территории хрущевской резиденции на Ленинских горах. Хрущев предложил «очень быстро» разместить ракеты в сентябре-октябре, а затем, после ноябрьских выборов в конгресс США, сообщить об этом Кеннеди — лучше всего лично, когда он будет в Нью-Йорке на сессии Ассамблеи ООН. Хрущев полагал, что США отнесется к этой новости спокойно — «ведь у них в Турции есть ракеты, нацеленные на Советский Союз». Микоян усомнился, что ракеты можно перевезти через полмира и разместить втайне, и выразил опасение, что это может спровоцировать кризис. И потом, заметил он, такие вещи не делаются без согласия Фиделя Кастро — а он, вполне возможно, будет возражать. Микоян несколько раз повторил, что план Хрущева очень опасен. «Это я и сам сразу высказал», — замечает по этому поводу Хрущев 47.