Джон Андерсон - Че Гевара. Важна только революция

Тем временем из бесед с Фиделем активисты движения поняли, что он хочет, чтобы абсолютный приоритет был отдан его повстанческой армии. На их собственные высказывания относительно стратегии дальнейших действий Кастро отвечал, что все усилия должны быть направлены на поддержку и усиление партизанских отрядов как на дело первоочередной важности. Он отклонил предложение Фаустино открыть «второй фронт» ближе к Гаване в горах Эскамбрай в провинции Вилья-Клара, равно как и не согласился с мнением Франка Паиса о том, что ему лучше будет выехать из сьерры и провести пропагандистскую кампанию за рубежом. В конце концов Фиделю удалось переубедить их всех, и они согласились начать организацию общенациональной подпольной сети «гражданского сопротивления»; Франк Паис пообещал в течение двух недель прислать Кастро из Сантьяго дополнительный контингент бойцов. Местом их встречи должно было стать ранчо Эпифанио Диаса, которому суждено было впредь служить секретной базой для переправки партизанов в сьерру.

Че не участвовал в заседаниях, однако был в курсе всего, что на них происходит, и, как свидетельствует его дневник, признаки будущей трещины в отношениях между «сьеррой» (вооруженными повстанцами) и «льяно» (их соратниками в городах) были уже заметны. Да, вначале Фидель смог настоять на приоритете партизанского движения. Но в последующие месяцы, по мере расширения военных действий, эта трещина становилась все более явной на фоне идеологических споров между левыми и правыми и борьбы за власть между лидерами «льяно» и Фиделем, спорившими за первенство в повстанческом движении. В конечном счете Фидель, при неоценимой поддержке Че, сумел выйти триумфатором из этого спора.

Рано утром 17 февраля в лагерь партизан прибыл ведущий корреспондент «Нью-Йорк таймс» Герберт Меттьюз, успевший поучаствовать в гражданской войне в Испании, африканской кампании Муссолини и Второй мировой войне. Интервью длилось три часа, и его содержание Фидель вкратце пересказал Че, который в своем дневнике отметил наиболее существенные моменты. Так, Фидель посетовал на то, что США оказывают военную помощь Батисте, а в ответ на вопрос Меттьюза, является ли он антиимпериалистом, Кастро осторожно ответил, что если под этим имеется в виду его желание освободить свою страну от экономических цепей, то да, он таковым является. Это не означает, поспешил добавить Фидель, что он испытывает ненависть к Соединенным Штатам или американскому народу. Как Фидель сказал Че, «гринго был доброжелателен и коварных вопросов не задавал».

«Гринго быстро уехал, — писал Че в дневнике. — Когда я был в дозоре, мне сообщили, что следует удвоить бдительность, поскольку Эутимио замечен в доме Эпифанио». Хуан Альмейда возглавил патруль, направившийся схватить предателя, не подозревавшего о том, что о его измене стало известно. Вскоре чивато предстал перед Фиделем. Тот показал Эутимио попавшую в руки повстанцев охранную грамоту, выданную ему военными и свидетельствовавшую о его связи с врагом.

«Эутимио опустился на колени и стал просить, чтобы его просто расстреляли, и дело с концом, — писал Че. — Фидель попытался обхитрить предателя, заверив, что может даровать ему жизнь, однако Эутимио помнил сцену с Чичо Осорио и не дал себя обмануть. Тогда Фидель заявил, что ему предстоит казнь, а Сиро Фриас прочитал ему прочувствованную проповедь… Эутимио ждал смерти в молчании и даже с некоторым достоинством. Начался чудовищный ливень, и тьма заволокла все вокруг».

Подлинная картина того, что произошло затем, на целых сорок лет превратилась в тщательно оберегаемую государственную тайну Кубы. Ни один из прямых свидетелей казни Эутимио Герры — первого предателя, расстрелянного кубинскими повстанцами, — не назвал публично имя человека, который совершил смертельный выстрел. Причина понятна. Однако ответ содержится в личном дневнике Че.

«Ситуация была неприятной для всех, так что я решил проблему, выстрелив предателю в голову сзади из пистолета 32-го калибра, пуля вышла через правый висок. Некоторое время Эутимио тяжело дышал, а потом умер. Когда я освобождал его от личных вещей, у меня не получалось снять часы, прикрепленные к поясу цепочкой, и тогда он сказал мне твердым голосом, напрочь лишенным страха: "Оторви ее, парень, чего уж теперь…" Я так и сделал, и теперь его имущество перешло ко мне. Мы плохо спали, было сыро, у меня опять разыгралась астма».

Рассказ Че столь же страшен, сколь и важен для понимания его личности. Сухая точность при описании казни свидетельствует о его удивительной отстраненности от совершенного им акта убийства. Для Че решение выстрелить в Эутимио было продиктовано желанием, как он выразился, покончить с «неприятной ситуацией». Что же касается его упоминания о посмертных «последних словах» Эутимио, то они просто необъяснимы и добавляют сюрреализма всей этой жуткой сцене.

Запись в дневнике резко контрастирует с тем, что было опубликовано Че впоследствии. В статье, названной «Смерть предателя», он превращает картину казни в мрачную революционную притчу об искуплении через жертвоприношение. Описывая эпизод, когда Эутимио упал на колени перед Фиделем, Гевара пишет: «В этот момент он показался мне сильно постаревшим; на его висках стала отчетливо видна седина, которой мы не замечали раньше».

По поводу «проповеди» Сиро Че пишет: «Это была долгая и трогающая сердце речь, которой Эутимио внимал молча, со склоненной головой. Мы спросили его, есть ли у него какие-нибудь желания, и он ответил, что да — он хочет, чтобы Революция, или, вернее, мы, позаботились о его детях». Революция выполнила свое обещание Эутимио, пишет далее Че, но имя его «уже забыто — и, возможно, даже его собственными детьми», которые носят другую фамилию, ходят в кубинские государственные школы, где с ними обращаются так же, как со всеми остальными, и готовят себя к лучшей жизни.

«Впрочем, однажды, — добавляет Гевара, — им придется узнать, что их отец был казнен именем революции за предательство. Также они должны узнать, что их отец — крестьянин, который позволил себе поддаться искушению мамоной и собирался совершить тяжкое преступление, движимый желанием славы и богатства, — тем не менее признал свою ошибку и ни единым словом не обмолвился о прощении, которого, как он прекрасно понимал, он не заслужил. Наконец, им следует узнать, что в последние мгновения жизни Эутимио вспомнил о своих детях и попросил, чтобы с ними обошлись достойно».

Че завершает свою притчу пассажем, полным почти религиозного символизма: «Сразу затем началась страшная гроза и небо потемнело; под шум ливня, когда небо, испещренное молниями, объятое страшным грохотом, разразилось очередной молнией, за которой последовал очередной громовой раскат, жизни Эутимио Герры был положен конец, и даже те товарищи, что стояли рядом с ним, не слышали звука выстрела».