Владимир Глейзер - Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала

— Ты что делаешь, блядь, трататата-тратата? — обернувшись, совершенно справедливо заорал директор, но тут же узнал нас с Петенькой и, как настоящий Ян Амос Каменский, педагогично покинул конфликтное место.

— Ну, и что теперь будет? — спросил я Петю, доставая из-под стола потеплевшую бутылку.

— Да ничего, — сказал мудрый комсомолец. — Нечего в рабочее время ему пьяным по кабакам ходить. А нам можно — мы-то после уроков!

12 апреля 1961 года не отличалось от других весенних дней. Разве что в этот день литераторшей Чижевской было назначено классное сочинение с темами, которые, по ее предположению, наиболее вероятны на выпускных экзаменах. С Чижевской я весело боролся уже два года. Причиной тому было то, что Нина Михайловна представляла собой традиционный образец учителя литературы высокого советского качества, и это качество исключало любые вольности, выходящие за утвержденную министерскую программу. А я покушался в соответствии с бегущим временем не только на это. Поэтому уроки Чижевской я посещал, во-первых, чтобы ее не обидеть, а во-вторых, желая получить простое протестное удовольствие. Сочинение было назначено на второй и третий уроки слитно. Но к началу занятий в класс вбежало потное чекистское отродье Саня Куреня с экстренным сообщением для ближайшего круга:

— Ребята! Папашу срочно вызвали в одно место — за Волгу, километров за сорок, там приземлился космонавт! Всё КГБ туда уже мчится, а я, когда папаша, не завтракая, в сортир побежал, схему перерисовал. Давай, Гришка, чеши за машиной, и вчетвером поедем!

Вчетвером — это ближайшие Санины друзья еще с 19-й школы — я, Гарик Сандлер и Гришка Рейхельсон — юный владелец быстроходного транспортного средства — отцовой «Победы». Все, кроме меня, — отъявленные прогульщики. В «экстренное сообщение» я не поверил, хотя что-то подобное витало в воздухе, да и вездесущее радио молчало, что было несколько странно для такого случая. Я просто решил, что Санек изобрел хитрый способ уклонения от провального для этой части компании сочинения, и по великой лени своей пренебрег личным участием в беспрецедентном историческом событии.

Гараж был рядом. Гришка подкатил через пять минут. Он сказал:

— Поехали! — и махнул рукой.

В гордом одиночестве я выбрал сочинение на тему «Судьба маленького человека в повести Н. В. Гоголя «Шинель» и без грамматических ошибок написал остроумный эпиграф: ««Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Николай Островский, писатель-коммунист». Очередное возмущение прямолинейной Нины Михайловны выплескивалось через край — в школьном коридоре висел цветной плакат с изображением парализованного Гомера гражданской войны. На нем приведенная в сочинении цитата была выписана полностью: «…чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества».

— Глейзер, — сипло кричала она в коридоре, корежа пальцами горящую папиросу. — Зачем все это? Гоголь — это Гоголь, «Как закалялась сталь» — из совсем другой оперы! Островский Гоголя не читал, а ты — не читал обоих! Твои аллюзии, сомневаюсь, что ты знаешь это слово, — безграмотное и неуместное хулиганство, и ничего более. И ты еще за это заплатишь!

Когда через три часа после приземления Гагарина все радиостанции Советского Союза голосом Левитана сначала объявили о запуске, а еще через час — о благополучном приземлении первого в мире космонавта, три товарища уже вернулись восвояси. Мне, дураку, променявшему на шутку об Акакии Акакиевиче эксклюзивное прикосновение к спускаемому аппарату, прикоснувшиеся к Вечности балбесы подарили рваный кусок обгоревшей обшивки гагаринской капсулы, который пропал при моем принудительном выселении из родимого гнезда два года спустя. В мое отсутствие безголовые судебные исполнители просто выкинули его на помойку.

Космический катаклизм курьезной жизни кроткого А. А. Башмачкина обернулся единственной четверкой в моем аттестате зрелости: пятерка за русский язык и четверка по литературе. «Значительное лицо» в виде простой советской учительницы не только угадало тему выпускного сочинения, но и реализовало на практике данное в коридоре обещание. Так что вместо ожидаемой золотой я получил серебряную медаль, от которой, впрочем, публично и пьяно открестился на выпускном вечере. Это было не фрондой и даже не местью запрограммированной Чижевской — в тот год медалисты, благодаря неугомонной деятельности все тех же оттепельных реформаторов, были лишены всех преимуществ при поступлении в вуз.

В университет я начал поступать перед окончанием девятого класса, и вот как. На областной математической олимпиаде школьников я занял первое место. Не то чтобы я сильно увлекался математикой, но учился хорошо, так уж получилось без всяких с моей стороны усилий. Дней через десять после вручения почетного диплома меня пригласил молодой доцент мехмата Емельянов, который отвечал за эту олимпиаду по общественной линии, и рассказал о своих далеко идущих планах.

Он сообщил, что летом этого, 1960 года Московский университет в порядке эксперимента проводит свою олимпиаду в открытом режиме и приглашает для участия победителей провинциальных олимпиад. Эксперимент этот, скажу, забегая вперед, закончился успешно, и со следующего года олимпиада МГУ превратилась во всесоюзную. А план Емельянова был такой: он организует усиленную подготовку трех областных победителей в экстремальном режиме. Непочатым источником этих знаний был известный мне учебник А. М. и И. М. Ягломов «Неэлементарная математика в элементарном изложении», который я из любопытства перелистывал, но из-за лени и всяческих забот не изучал.

В группу интенсивной подготовки «кроликами» вошли я и занявшие второе и третье место Сева Соловьев (мой одноклассник) и Миша Рорер из другой школы. В личном алфавите Мишки было всего тридцать две буквы: он не картавил — буквы «р» в его речи просто не было. Свою фамилию он произносил как Ое, и я даже подумывал, что он родственник киноартиста Бруно Оя из знаменитого литовского боевика «Никто не хотел умирать».

Группу «удавов» составили сам Емельянов, ассистенты Чернявский и Терентьев и аспирант Шевченко. Четыре дня в неделю по отдельности и один совместно «удавы» безжалостно дрессировали «кроликов» в течение месяца. Двадцать пять невероятных для простого школьника задач в день и одна умопомрачительная контрольная в неделю. И это при полном консенсусе сторон! Так я никогда раньше и никогда позже не только не учился, но и не работал.