Сергей Волков - Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.

д. Белая. 20 ноября 1917 года

Вот мы и покинули Калугу. С грустью в сердце, т. к. город очаровательный, патриархальный и гостеприимный. Подумать, что здесь доживал свой век имам Шамиль со своими сыновьями — Магомет–Шефи и Кази–Магома! Доживал век в «золотой клетке». Кази–Магома не выдержал и бежал, а второй сын женился и дослужился до чина русского генерала! Но вернемся к причине нашего отъезда.

Узнали, что на Калугу движется пехота с целью «наказать кавалерию», которая в Калуге разгромила местные Советы. Викжель (Всероссийский Исполнительный комитет железнодорожников), который старается быть нейтральным, отдал своим служащим приказ эти эшелоны — т. е. пехотный карательный отряд — отнюдь в Калугу не пускать во избежание кровопролития. Наши делегаты перетрусили и ночью, часа в 3, созвали пленарное заседание полкового комитета в присутствии всех офицеров полка.

Логично было бы оставаться, т. к. Калуга, опираясь на «Дивизион смерти» Дударова (нашей дивизии), на пулеметчиков и офицерский отряд, решила не сдаваться и не пускать большевиков. «Умереть, но не сдаваться!» — эти слова действительно были произнесены на заседании городской управы. Я жаждал заступиться за бедных калужан и спасти город от насилий и грабежа, но не тут‑то было.

Под предлогом «нейтралитета» и боязни излишнего «пролития братской крови», а между нами, просто от страха наш храбрый комитет решил бросить Калугу на произвол судьбы.

А в это время благодаря решительности калужан и некоторым уступкам (распустили так называемую «белую гвардию», т. е. офицерскую роту) угроза нашествия буйной пехоты была отстранена.

Конечно, мы бы все равно уехали из Калуги через десяток дней, т. к. начальник дивизии требовал нас под Минск, но наш отход не носил бы характера бегства.

Итак, скрепя сердце выехали. Простились с гостеприимными Раковыми; средняя дочь — Зиночка — пролила в темном уголку две–три слезинки, мелькнули в окнах два–три белых платочка, и мы прибыли на станцию.

Расстояние между Калугой и Минском, считая, конечно, бесконечные стоянки на различных разъездах и станциях, мы проехали в… семь суток! На станции Сухиничи, где‑то у Брянска, мы простояли около двух суток, причем пришлось спрашивать у Саратова (?) разрешение ехать на Гомель и при этом подробно объяснять Викжелю, зачем, куда и почему мы направляемся на Минск. Все это будто бы потому, что Викжель старается предотвратить междоусобную войну. Поэтому, видимо, мы днями стоим (якобы из‑за недостатка паровозов), тогда как пехотные эшелоны большевиков летают мимо нас, как птицы, во всевозможных направлениях?!

Но события разыгрываются с невероятной быстротой. Керенский исчез, появился большевистский «главнокомандующий» — прапорщик Крыленко, он же «товарищ Абрам». 1–я, 5–я и 2–я армии, т. е. почти весь Западный фронт, перешли на его сторону. Его борьба с генералам Духониным (который опирался на Общеармейский комитет и на Юго–западную и Румынскую армии) победа большевиков в городе Минске, перемирие с немцами, угрозы союзников по этому поводу — все это застало нас врасплох, пока мы, усталые и измученные, подходили к Минску.

Семково–Городок, наша старая стоянка, оказалась занятой 134–й дивизией, самовольно бросившей фронт, и нам отвели квартиры восточнее Минска. Из‑за перехода нашей 10–й армии на сторону большевиков в дивизии творятся странные вещи. Так, Тверской полк раскололся: 2–й и 5–й эскадроны и пулеметная команда перебросились к большевикам, в остальные четыре эскадрона поддерживают Временное правительство. Мы, судя по всему, подчинимся Крыленко. Значит, у нас будет введено выборное начало офицерского состава.

6 января 1917 года старого, почти всеми забытого стиля стояло тихое, зимнее утро. На вокзальных часах станции города Симбирска пробило девять, и, шипя, прогромыхал вдоль перрона паровоз единственного, ежедневно приходившего с узловой станции Инза, всегда опаздывавшего пассажирского поезда. Первыми из вагонов на платформу, со своими небольшими чемоданами в руках, повыскакивали кадеты, вернувшиеся с рождественских каникул, и, не задерживаясь, понеслись через зал 1–го класса на другую сторону вокзала. Те, кто был из них побогаче, быстро расселись по санкам извозчиков, а многие другие, более скромные и экономные, собравшись маленькими партиями, от трех до четырех человек, наняли себе «малаек» — запряженные одной лошадью простые деревенские дровни. Возницей их обыкновенно был татарин.

Вереница малаек, обгоняемая рысаками извозчиков, медленно поплелась по широкой, как стрела прямой, Покровской улице, обсаженной с обеих сторон деревьями, в сторону кадетского корпуса. Кругом все лежало под покровом ярко сверкавшего от солнца снега. С ветвей деревьев свисали небольшие белые грозди. При дуновении ветра из них сыпались, блестя, серебряные искры. Воздух был чист и прозрачен. Дышалось им легко. Беззаботно и громко звенели молодые голоса обменивавшихся своими рождественскими проказами, раскрасневшихся от крещенского мороза кадет.

Вот дровни поравнялись с Козьим садиком, лежавшим по правой стороне пути. Он, в уровень с огораживавшей его невысокой, из колючей проволоки изгородью, был весь засыпан рыхлым снегом. Вдруг неожиданно, со стороны этого садика полетели снежки и начали засыпать весело смеявшихся кадет. Малайки сразу были остановлены, и немного обозленные, но довольные случаем показать свою военную отвагу кадеты быстро повыпрыгивали из дровней.

Вытирая от рассыпавшихся комков снега свои лица и подбирая сбитые их сильными ударами фуражки, они собрались в одну кучу и бегом бросились к калитке сада, горя желанием вступить в рукопашную схватку с дерзким противником. Гимназисты, укрывшись за колючей проволокой, устроили приятную встречу своим соперникам по трем женским гимназиям города.

Но в садике уже никого не было. Противник, по–видимому неуверенный в своей силе, куда‑то из него исчез. Разочарованные неудачным боем, кадеты вернулись на свои малайки. Настроение у всех было испорчено. И, злясь на гимназистов — «но мы вам еще покажем!» — без всяких дальнейших приключений подъехали к парадному крыльцу корпусного здания и, быстро расплатившись с малайками, разошлись по своим ротным помещениям.

В спальнях трех рот корпуса, всегда в будничные дни закрытых днем на ключ, сейчас стояло большое оживление. Возвратившиеся с рождественских каникул кадеты сдавали свое отпускное обмундирование. На табуретках перед кроватями лежали их раскрытые чемоданы и корзинки. Кадеты, остававшиеся на праздники в корпусе, весело болтая, бродили по спальне и лакомились привезенными их товарищами из дома яствами. По традиции, все вкусное в чемоданах и корзинках принадлежало им. В младших ротах, во 2–й и 3–й, стоял невообразимый шум и гам В 1–й, строевой, все проделывалось чинно и спокойно. Все считали себя взрослыми. Лишняя, не в меру проявленная резвость не допускалась.