Юрий Анненков - Дневник моих встреч

— Balade должна продолжаться! — твердо заявил Бабель. — Крышка! Одной Франции мне уже недостаточно, а других стран я еще толком не знаю. Пора!

Письмо от 11-3-33:

«Дорогой Ю.П.

На улице стоит проклятый мороз и не дает работать, сплю плохо, а работать надо не только для души, но и для заработка, который, как известно, на чужой стороне дается трудно. Я надеюсь, что через несколько дней плохая моя жизнь кончится и мы ознаменуем с Вами начало новой, хорошей. Как только сие случится — прибегу к Вам, надо думать, в середине будущей недели. В.И. кланяюсь несчетно раз .

Ваш И.Б.».

В середине следующей недели Бабель действительно забежал ко мне, но его хорошая жизнь еще не началась, что тем не менее не помешало нам хорошо пообедать в маленьком ресторанчике, поспорить о литературе и даже сходить в кинематограф. «Хорошая» жизнь пришла месяца через полтора, и я получил от Бабеля записку из Рима (20-5-33):

«Дорогой Юрий Павлович,

От Рима у меня головокружение. Ну и город… Кланяюсь.

Ваш И.Б.».

Италия, конечно, чудо. И далеко не только один Рим. За Римом последовали другие чудеса: Сиена, Флоренция. Но хорошая жизнь, как писал Бабель, «на чужой стороне дается трудно». Истощив свои карманы, Бабель довольно скоро вернулся в Париж. Был август. Я жил тогда в Бретани, куда Бабель написал мне:

« 24-7-1933

Дорогой, mon tres cher, Ю.П.

Странный вызов из Москвы. Еду в самых драматических обстоятельствах, без денег, в долгах. Возможно, что до отъезда не придется увидеться. Невыразимо жалею об этом.

Живите без меня хорошо. Не забывайте без меня Евгении Борисовны.

Целую Вас. Рад, что еду в Москву. Все остальное горько и смутно.

Напишу по приезде.

Всем сердцем любящий Вас И.Б.».

Это пребывание Бабеля в Париже и вообще за границей оказалось последним, как и приведенное выше письмо ко мне: я больше никогда не получил от него ни одной строчки.

11 мая 1939 года Исаак Бабель был арестован в Москве. В 1940 году он был осужден (за какие грехи?) сталинским военным судом и кончил свои дни в концентрационном лагере 17 марта 1941 года. Существует, впрочем, другая, еще более драматическая версия его кончины: Бабель был расстрелян в Москве, в застенках Лефортовской тюрьмы [107] По последним данным, И.Бабель был арестован 15 мая 1938 г. и расстрелян 27 января 1939 г. по приговору Военной коллегии, вынесенному 26 января. .

После смерти Сталина, в 1954 году, Бабель был частично реабилитирован. У меня имеется фотокопия этого постановления:

Военная Коллегия

Верховного Суда Союза ССР

23 декабря 1954 г.

№ 4В—011441/54

Москва, ул. Воровского, д. 13

Дело об обвинении Бабеля Исаака Эммануиловича пересмотрено Военной Коллегией Верховного Суда СССР 18 декабря 1954 года.

Приговор Военной Коллегии от 26 января 1940 года в отношении Бабеля И.Э. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен и дело о нем за отсутствием состава преступления прекращено.

Председатель Военной Коллегии

Верховного Суда СССР

генерал-лейтенант юстиции

А.Чепцов

Гербов. печать

Военной Коллегии

Верхсуда СССР

В 1960 (или в 1961) году «осуждение» Бабеля было вновь рассмотрено военным (на этот раз хрущевским) судом, признано недействительным и окончательно аннулировано. Произведения Бабеля снова разрешены к печати.

Упомянутые выше воспоминания о Бабеле, написанные двадцать три года спустя после его гибели, Лев Никулин заканчивает такими словами: «В этом году в июле Бабелю исполнилось бы семьдесят лет. И если бы я не написал посвященных ему страниц, меня бы томило сознание невыполненного долга».

Я вполне понимаю Никулина.

Михаил Зощенко

Однажды, в одну из наших парижских бесед на литературные темы, я спросил Бабеля, кого из современных советских писателей он считает наиболее интересным. Бабель вдруг расхохотался и произнес:

— Зощенку.

Затем совершенно серьезно и даже с оттенком раскаяния добавил:

— Я совсем не потому засмеялся, что назвал имя Зощенки, а потому, что в моей памяти сразу всплыли некоторые вещицы Зощенки: это они вызвали мой смех…

Мне чрезвычайно приятно вернуться сейчас на несколько минут в те годы (1919–1924), когда я встречался с Зощенкой, юным, талантливым, своеобразным и мужественным писателем.

Наши встречи происходили больше всего в петербургском Доме искусств — центре литературной и художественной жизни нашей бывшей столицы. Впрочем, было бы неправильным сказать, что мы там «встречались»: мы проводили там время. Мы часто приходили туда в два часа пополудни и уходили в два часа пополуночи. Художники появлялись в Доме искусств гораздо реже. Я, Николай Радлов, Мстислав Добужинский, Владимир Лебедев и Казимир Малевич были, пожалуй, исключениями. Но писательская «семья» была в те годы действительно семьей. Я этого никогда не наблюдал до революции и не видел за границей. Собрания, собрания, собрания. То здесь, то там. Каждый день — где-нибудь все вместе. Доклады, конференции, прения, чтения; смех, ругань, снова смех, споры, иногда отчаянные споры, о Сервантесе, о сыпняке, о Достоевском, о холере, о жареных цыплятах… да, да: о жареных цыплятах. Я помню, как Зощенко сказал однажды, что жареные цыплята научились, по-видимому, здорово летать, так что их теперь нигде не поймаешь. Меньше всего говорили на политические темы, несмотря на переживаемый «исторический момент». Помню также, как Зощенко произнес чуть ли не целую речь о значении в нашей жизни женских чулок, даже шерстяных и заштопанных, а также подвязок, и попросил одну из студисток Дома искусств доказать это на примере, «приподняв юбчонку доверху». Молоденькая студистка засмеялась и убежала из комнаты. Замятин потребовал, чтобы Зощенко немедленно привел бы снова студистку и при всех извинился бы перед ней. Зощенко выбежал в коридор и, вернувшись со студисткой, торжественно встал перед ней на колени, скользнув рукой по ее чулку…

Активный член молодой писательской группы «Серапионовы братья», основанной, как он говорил, их «путеводителем», Евгением Замятиным, Зощенко, скромный и даже застенчивый (несмотря на редкие вспышки, вроде только что здесь рассказанной мною), невысокого роста, никогда не расстававшийся с живописной табакеркой времен Екатерины Великой, сразу же выделился из этой группы своим редким и едким литературным остроумием и очень быстро привлек к себе внимание читателей. Независимо от этого Зощенко пользовался большим успехом среди женщин и был всегда окружен молодыми девушками интеллигентской среды. Смущенно Зощенко говорил, что им, вероятно, больше всего нравится его табакерка. Опрятно одетый, коротко подстриженный и всегда чисто выбритый, Зощенко никак не походил на представителя писательской богемы, и его можно было скорее принять за молодого служащего в каком-нибудь административном ведомстве.