Михаил Девятаев - Побег из ада

Так изо дня в день, с подъема до отбоя, по строго установленному распорядку, заключенного на каждом шагу преследовали палка и нагайка, изощренные методы изматывания его последних сил. Все делалось для того, чтобы ему некогда было думать и размышлять.

Казалось, о какой организованной борьбе с врагом может идти речь в этих ужасных условиях? На первый взгляд могла показаться нелепой мысль о том, что люди 47 национальностей — избитые, истерзанные, непонимающие друг друга — могут объединиться и оказывать активное сопротивление своим поработителям. Но как я был удивлен и обрадован, когда узнал, что в лагере существует, действует и представляет собой большую силу подпольная коммунистическая организация.

Из-за чрезмерной тесноты часть заключенных, в том числе и я, были переведены из четырнадцатого в тринадцатый барак, находившийся в том же дворе изолятора. В одной его половине размешались штрафники, те самые, которых я видел в первый день марширующими по плацу, а в другой — смертники. У смертников не было лагерных номеров (их не регистрировали в лагере, как будто они сюда и не поступали), а были красные круги на рукавах и красные ленты на груди. Над этими обреченными людьми эсэсовцы измывались еще больше. Часто я поражался, как они всё это выдерживают, откуда берутся силы не только не падать духом, по еще и нас подбадривать, воодушевлять на борьбу с фашизмом.

Я познакомился, а затем и подружился с двумя смертниками: полковником Николаем Степановичем Бушмановым и политруком Андреем Дмитриевичем Рыбальченко. Это были мужественные советские люди. Доведенные фашистами до полного изнеможения, приговоренные к смертной казни, они никогда не падали духом, внушали людям веру в нашу победу, организовывали массы заключенных на активную борьбу с врагом в условиях концлагеря.

Много мук и лишений перенесли они в фашистском плену, но и немало причинили вреда гитлеровской Германии. Еще в 1942 году в одном из лагерей военнопленных под Берлином они создали подпольную организацию, которая срывала многие мероприятия немцев, направленные против нашей Родины.

С 1943 года Бушманов и Рыбальченко вели активную работу в берлинском подполье, выпуская и распространяя листовки, призывающие военнопленных и увезенных на работу в Германию иностранных рабочих к активному сопротивлению и саботажу на военных предприятиях — портить станки и оборудование, уничтожать материалы и готовые изделия, выпускать бракованную продукцию.

В июле 1943 года по доносу провокатора гестапо арестовало руководителей и членов Берлинского центра подполья, в том числе Н. С. Бушманова и А. Д. Рыбальченко. Всех заключили в берлинские тюрьмы — Моабит, тегельскую и др. Четыре месяца гестаповцы подвергали их пыткам и издевательствам, требуя выдачи соучастников. Но подпольщики не бросили даже тени подозрения на товарищей, продолжавших вести борьбу. Ничего не добившись, гестапо приговорило Бушманова и Рыбальченко вместе с другими их товарищами «за подрыв военной экономической мощи Германской Империи — к смертной казни…»

И вот они в смертном изоляторе концлагеря «Заксенхаузен» ждут своего конца. Каждый день утром, в обед и вечером всех смертников выстраивают, и рапортфюрер Зорге с блокфюрером Шубертом вызывают по списку на казнь. Я видел, с каким достоинством держались Бушманов и Рыбальченко в эти тревожные для них минуты, с какой лютой ненавистью смотрели они на Шуберта и Зорге. Каждый из них правую руку держал в кармане. Я знал, что в эти минуты они до боли в пальцах сжимают ручки ножей, готовясь броситься на извергов, как только те зачитают фамилию, одного из них. Так они договорились: умереть в борьбе, если придется. Так и жили они в ожидании смерти час за часом. Нам казалось, что они совершенно не задумываются над своим положением. Вернее, им некогда было думать о себе, так как они были постоянно заняты, совсем другими заботами.

С первых же дней пребывания в смертном изоляторе Николай Степанович и Андрей Дмитриевич решили продолжать подпольную борьбу против фашизма, пока не оборвется жизнь. Им удалось установить связи с немецкими, французскими, датскими, польскими, чехословацкими коммунистами, а через них и с лагерным интернациональным подпольным комитетом и в тесном взаимодействии с ними наносить врагу чувствительные удары по самым уязвимым местам. Они умело использовали благоприятные условия, в которых оказались, сами того не ожидая. Карантин был своеобразным пропускным пунктом в лагере, через него проходили вновь прибывающие партии заключенных и только через три недели распределялись по рабочим командам и уходили в общий лагерь.

Полковник Бушманов и политрук Рыбальченко беседовали с людьми, изучали их и отбирали наиболее грамотных, стойких и преданных Родине товарищей для подпольной работы. Инструктировали их, а затем через немецких коммунистов организовывали их отправку на работу в ту или другую команду, где больше всего требовалось организовать сопротивление и срыв производства военных материалов. Прибыв на место, эти товарищи создавали подпольные группы, развертывали политическую работу среди заключенных, направляли их усилия на подрыв вражеской экономики. Все они поддерживали с Бушмановым и Рыбальченко постоянную связь. Я сам видел, как десятки людей приходили к ним из общего лагеря и подолгу беседовали о том, как лучше организовать подпольную борьбу.

Через иностранных коммунистов Николай Степанович и Андрей Дмитриевич организовали материальную помощь выбившимся из сил советским патриотам и иностранным антифашистам. Такую помощь от них получал и я. Я был крайне истощен, а одет хуже оборванца: лохмотья едва прикрывали тело, вместо рубашки и пиджака — дырявая, промасленная жилетка, на ногах — деревянные колодки. В таком одеянии меня по холоду гоняли на разные работы. Бушманов и Рыбальченко достали у своих иностранных друзей по подполью и передали мне теплую одежду. Сами голодные и истощенные, они часто давали мне кусочки хлеба, картошку, обманывая меня, что сыты. Через тех же иностранных товарищей они организовали сбор продуктов из посылок для наиболее слабых советских и иностранных борцов против фашизма.

Помню такой случай. Бушманов и Рыбальченко сидели за бараком в окружении группы заключенных, среди которых был и я. Они рассказывали нам о положении на фронтах согласно последней сводки Совинформбюро, принятой подпольным лагерным радиоприемником. Вдруг к ним подошли два человека: один, коренастый, широколицый, со светлыми волосами, был датчанином, другой — чернявый, круглолицый, — как я впоследствии узнал, советский лейтенант, член подпольной организации Яков Львович Крымский, который хорошо знал немецкий язык. Датчанин передал Андрею Дмитриевичу огромную коробку, наполненную продуктами, и что-то сказал ему по-немецки. Яков Львович перевел его слова: