Борис Соколов - На берегах Невы

После митинга он представил меня Мигунову. Мигунову было лет сорок, очень высокий, чисто выбритый, с тёмными, глубоко сидящими глазами. Его седеющие волосы были коротко подстрижены. Мигунов посмотрел на меня и сказал Харитонову:

— Этот мальчик ещё слишком юн, Иван Михайлович, чтобы ходить на эти дурацкие митинги.

— Он настоящий рабочий человек, зарабатывает себе на жизнь, — ответил Харитонов, — Он очень хочет всё узнать.

— Иди сюда, сынок, — Мигунов обратился ко мне. — Я хочу поговорить с тобой, о тебе.

Мы нашли два пустых кресла снаружи зала и сели. Он смотрел на меня несколько минут, не говоря ни слова.

— Да, ты принадлежишь к нашему семейству бродяг. Я сомневаюсь, что ты когда-нибудь угомонишься, если не найдёшь свой интерес. А это не легко, очень не легко. Мы русские — очень странная раса. Наши мозги относятся к Западу, а сердце — к Востоку. Отсюда мы такие. Мы сидим между двух стульев. Мы не знаем, что мы хотим. Мы живём иллюзиями, и эти иллюзии зачастую приобретают такую силу, что заменяют нам реальность. Это трагедия русского народа, и моя личная трагедия тоже. Благослови тебя господь, сынок, — и он ушёл.

Я не понял его, но он произвёл на меня сильное впечатление. Я рассказал Харитонову о нашей беседе.

— Он очень хороший человек. Он сам себя сделал. Родился в Сибири, рос среди бедных людей. Окончил горное училище, и скоро сделал себе состояние где-то на Урале. Но он не мог жить зажиточной жизнью, в то время как его собратья, русские люди, живут в бедности. Он христианин. Он поступил так, как это делали первые христиане. Он отдал своё состояние. Всё отдал до последнего рубля.

В университете я редко видел Харитонова. Я только раз в месяц заходил к нему, и мы болтали часок-другой. Но больше всего я запомнил свою летнюю работу с ним. С ним я не только выучился литографии, но и получил уроки человечности.

И вот теперь этот человек в больнице с безнадёжным заболеванием.

Увидев меня, Харитонов вскочил с кровати и затряс мне руку.

— Меньше всего думал тебя здесь увидеть.

Он совсем не хотел говорить о своей болезни:

— К чертям эту болезнь. Конечно, я умру. Ну и что? Мы все умрём. К чему тогда вся эта суета? Эти медицинские люди, — и он указал пальцем на моего друга. — Вот он с коллегами приходят ко мне с угрюмыми лицами каждый божий день. Они стучат по моей грудной клетке. Слушают моё сердце и мрачно качают головами. Что за глупость! Скажи им, что я живу сегодняшним днём и меня не волнует будет ли день завтрашний, — и он засмеялся.

Он был очёнь расстроен победой коммунистов:

— Это сатанинское дело. Бедный русский народ. Это отбрасывает русскую цивилизацию на сто лет назад. Я знаю этих мерзавцев. Всё, что они хотят — это власть. Им наплевать на маленького человека, бедного человека, любого человека. Я был в бешенстве, когда болезнь держала меня здесь последние четыре недели. Я умолял доктора отпустить меня, чтобы я мог сражаться с ними, но они забрали мою одежду. Эти доктора, что они знают о человеческой психологии?

И он начал расспрашивать меня о событиях последних трёх дней.

Доктор Л. ушёл, попросив меня зайти потом в ординаторскую.

— Мне ещё много пациентов смотреть, — сказал он.

Я рассказал Харитонову о событиях в Петербурге.

— К сожалению, меня не было с тобой и Демидовым, когда вы покушались на Ленина, я бы сумел выстрелить.

И я вполне поверил ему.

Когда я снова перешёл на его болезнь, он вообще отказался обсуждать это.

— Как я могу обсуждать мои болячки, когда вся страна болеет смертельной болезнью. Я не хочу жить при большевиках.

А когда я уходил, он повторил, что часто говорил мне раньше:

— Не всякая демократия годится, только мало это кто понимает.

Доктор Л. спросил моё мнение.

— Он вообще не дал себя осмотреть, — ответил я.

— Вот его история болезни, — и он передал мне папку с историей болезни.

Семь месяцев назад, где-то в апреле, Харитонов перенёс ангину: больное горло, высокая температура. Ему вырезали гланды. Всё вроде было нормально, но через шесть недель у него вспухли все шейные лимфоузлы, и снова воспалилось горло, и поднялась температура. А потом это уже почти не прекращалось. Врач Людмилов поставил диагноз инфекционного мононуклеоза, но кровь никто не смотрел. 14 сентября его положили в больницу уже с одышкой и кашлем. Уже можно было прощупать опухоль средостения, повышенный лейкоцитоз до 22 000, и был поставлен предположительный диагноз саркомы средостения.

Моё мнение было, что высокая температура и увеличенные лимфоузлы при невыраженном лейкоцитозе говорят больше за болезнь Ходжкина, которая является заболеванием крови, а не средостения. Молодые доктора согласились с моим диагнозом. Единственное лечение, которое можно было предложить в то время, было лечение соединениями мышьяка. Это лечение не излечивало, но могло немного продлить жизнь.

Доктор Л. предложил мне ещё один интересный случай.

— Это случай психоза связанного с боязнью рака, — сказал он. — У пациентки, которой под сорок лет, появилась опухоль на правом плече. Она была уверена, что это рак. Мы удалили образование, которое оказалось при анализе доброкачественной фибромой, но она отказалась верить в это. И через несколько месяцев ещё одна такая фиброма появилась у неё на шее. Мы снова удалили образование, и снова это оказалась фибромой. Однако она отказывается этому верить. Она заявляет, что чувствует боли в животе и груди, и как рак путешествует по всему её телу. Каждый месяц она ложиться в больницу на обследование.

Мы пришли к пациентке. Это оказалась красивая женщина с большими коричневыми глазами и темными волосами. Увидев меня, она сразу заявила, что у неё рак.

— Можете мне ничего не говорить, — она была на грани истерики. — Я знаю, что у меня рак. Они не хотят говорить мне правду. Но я хочу знать правду о своём состоянии.

Она казалась достаточно интеллигентным человеком, и я начал с ней разговаривать.

— Опухоли на плече и шее, которые вам удалили, они ведь не росли быстро?

Она допустила, что они росли несколько недель.

— А теперь постарайтесь понять факт, что при микроскопическом анализе клетки ваших опухолей оказались не раковыми, а соединительно-тканными. Люди с такими опухолями живут всю жизнь и ничего. Эти опухоли доброкачественные и не влияют на продолжительность жизни. Поэтому можете расслабиться и жить спокойно.

— Я постараюсь, доктор, — ответила она смущенно.

Я и доктор Л. направились к выходу.

— Я надеюсь, что ты вылечил эту пациентку от «рака», — сказал доктор Л. — До свиданья, старик. Занимайся-ка ты лучше своей профессией, это гораздо безопасней чем политика.

Неподалёку находилась лаборатория физиолога Павлова, и я решил зайти к ним тоже.