Людмила Жукова - Лодыгин

До поры до времени сосед не объявлялся, и община работала в поте лица, делая свой участок пригодным к земледелию.

Колонистам приходилось и корчевать пни, и рубить деревья, и косить, и пахать, и плотничать, и столярничать, и тут же сажать деревья, и даже прививать к дичкам плодовые. Один только Кривенко в память своего воронежского учителя Тарачкова сделал более 1500 прививок плодовых деревьев и насадил целую плантацию миндаля и персиков!

Они называли себя «созидательными народниками», их дело — строить, сажать, растить… Потому и обходил их топор гиганты-тисы, которым — подумать только! — где-то около трех тысяч лет, живые свидетели дальних походов скифов через Кавказ в Малую Азию, в Палестину.

Наконец усадьба Кавказской колонии была построена. Простенький вместительный дом, отдельно от него кухня, сарай, конюшня, птичник; затем была выкорчевана часть леса и заведены большой огород, сад, виноградник, пчельник, и наконец начались посевы. Какого это стоило труда, можно судить по тому, что подобная же постановка хозяйства всего на 50 десятин обходилась тогда на черноморском берегу частным владельцам в 20–30 тысяч рублей. У наших же колонистов денег было немного, а потому недостаток их пополнялся прежде всего и больше всего трудами идейных руководителей Кривенко и его официального заместителя Лодыгина.

Как пригодились им физическая закалка и сила, выносливость и терпение, сдержанность, приобретенные в проклинаемых когда-то кадетских корпусах! Как пригодилось их раннее презрение к барству! Они все умели, а чего не умели — учились делать на ходу.

Заросли колючих растений — ежевики (ажины) в просторечии «держидерева» или «черт-дерева», дикой груши, кизила представляли собой сплошные непроницаемые стены, — корни их, стволы перепутывались меж собой, образовывали такую непроходимую чащу, что перед ней бессильно опускались руки лучших работников. Запутавшихся в этих зарослях лошадей и коров приходилось буквально вырубать топорами, расцарапывая руки до крови. Платье рвалось в клочья, а обувь горела. Приходилось носить из свежеснятой с дикого кабана кожи особые постолы, вонючие, липкие, мокрые. Ежедневно ночью, а то и днем хутор осаждали шакалы, дикие коты, появлялись кабаны, рыси, медведи, а иногда жаловал и барс…

В изнуряющей малярии валялись то Кривенко, то Лодыгин, то их товарищи, но, встав в строй, они снова брались за топоры или весла, за снабжение общины.

Строительные материалы, еда, предметы потребления — все добывалось своим трудом и втридорога. Сергей Кривенко в «Отечественных записках» (1878, № 3) сообщал, что за белую муку им «приходилось платить по 2 р. 80 и по 3 р. 20 коп. за пуд, за пшеничную — размол — 2 р. 80 коп. и 2 р. 40, за картофель — 60–80 коп., за сено же даже по 2 руб. за пуд». Дорого!

Александр Лодыгин стал здесь заправским моряком и рыболовом. На ненадежных парусных фелюгах он со своей артелью выходил в открытое море и возвращался с уловом иногда огромным — до 100 пудов! Если бы удалось продавать рыбу на континент, то артель могла бы купить новые снасти и поддержать деньгами всю общину… Но при редких посещениях Туапсе пароходами этого не получалось, льда же для хранения большого запаса рыбы не было. Рыбу и сушили, и вялили, и солили, она подавалась на стол в постные дни и в самый мясоед.

Приелась. А сколько ее пропало! В конце концов с мечтой о налаженном артельном промысле рыбы в колонии пришлось расстаться.

Лодыгин, вместе со всеми отработав в поле по хозяйству, занимался изобретением нового водолазного аппарата, ныряя с ним с лодки и прося кого-нибудь засекать время: прими новую конструкцию Морское министерство — будут деньги, столь нужные общине. Продолжал он заниматься и электрическим освещением — на хуторе повсюду горели электрические лампочки. Но для серьезных опытов нужна была оборудованная лаборатория, приличный вакуумный насос и всевозможные материалы, которые здесь просто невозможно было достать. Трудности, невозможности… Как много их было!

Но все трудности и жертвы с лихвой окупались вольным духом Кавказа. Тем более что «для таких сильных натур, как Сергей Николаевич, Лодыгин и др., — пишет Слобожанин, — трудности были даже до некоторой степени завлекательны. Они давали возможности, что называется, попробовать свои силы, перевоспитать себя к новой жизни, воплотить теорию в практику и нести на своих плечах высокий моральный подвиг ради счастья народа, человечества». А предстояло им «наладить жизнь самой общины-колонии так, чтобы в ней возможно полно осуществить высшие начала народнической общественности, чтобы общинные, артельные и трудовые тенденции русского народа нашли здесь разностороннее приложение и применение».

«…Здесь, благодаря ли малолюдству или иным каким причинам, с самого начала выработалась удивительная простота жизни и отношений, простота, снимающая с вас путы разных светских обязанностей, привычек, ненужных и стеснительных приличий, подозрительности, недоверия к людям и т. д., — писал Кривенко. — Это было следствие неустроенности жизни и сиротливости, какую испытывал всякий на новом месте… Каждый радовался и шел навстречу другому человеку, кто бы он ни был, предполагал в нем сначала хорошее, а не наоборот… Уже это одно улучшало плохих людей… Обстоятельства и нужда уравнивали их…»

Если полковнику случалось другой раз постирать себе белье, агроному месить хлебы, писателю браться за заступ, то этому никто не удивлялся и никого это не шокировало.

Еще бы совсем немного времени, и, казалось, они выполнят свою задачу. Но не дали им на то времени власти предержащие.

Правительство, конечно, понимало опасность вольности Кавказа и вело политику, «при которой можно было развить спекуляцию землей, а не прочную колонизацию»; по словам Кривенко, оно продавало за бесценок (10 рублей за десятину!) драгоценную землю людям, которые заведомо не могли удержаться на ней и только ждали случая перепродать ее.

Народники же добивались переселения сюда крестьян, которые встретят здесь примеры таких организаций, как задуманная ими колония-община, и сами смогут устроиться по-иному, на иных началах и основаниях.

Сергей Николаевич Кривенко после долгих размышлений подал начальнику Черноморского округа, докладную записку об ошибках, допущенных в колонизации края, где убедительно доказывал, что хозяйственную жизнь в нем могут развить не частные земледельцы-капиталисты, а только крестьяне и крестьяне. «Следует сознаться, — писал он, — что ни в одном из частных имений округа, которые мне приходилось видеть, нет такого количества скота, возделанных полей и вообще следов экономического прогресса, как около деревень поселян, далеко не располагавших такими капиталами, как частные лица». Далее он предлагал переселять сюда на добровольных началах крестьян, давая им наделы из земель, принадлежащих частным лицам, на основании выкупа по низкой цене и желательно в рассрочку.