Татьяна Рожнова - Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями]

Ну вот, дорогой брат. Как мало у меня надежды на мать — она упрекает меня за одолженные 1000 рублей. Но чем же я должна была расплатиться за весь дом, воздухом не проживешь. Она больше, чем кто-либо знает, что значит содержать семью, сама не сводила концы с концами при 40 000 рублей, которые она получала от моего дедушки. Наконец, я не прошу невозможного, я требую по справедливости того, что получаете все вы. Прощай, дорогой Дмитрий, у меня нет сил писать о чем-нибудь другом <���…>» {592} .

Не все ладно было и в семье брата Ивана Николаевича Гончарова. В декабре 1840 г. ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка И. Н. Гончаров уволился со службы «по домашним обстоятельствам», как указано в приказе. Это было связано с болезнью его жены Марии Ивановны, урожденной княжны Мещерской.

Итак, наступил 1841 год.Год «лермонтовский». Как 1837-й вошел в историю гибелью Пушкина, так и этот год каждым днем своим неотвратимо приближал трагическую дату дуэли под Пятигорском у подножия горы Машук.

В Ставрополе Лермонтов присутствовал на обеде у пушкинского знакомого генерал-адъютанта Павла Христофоровича Граббе, командующего войсками на Кавказской линии и в Черноморье. (Следует заметить, что П. X. Граббе высоко ценил Лермонтова, представлял его к наградам за храбрость и к обратному переводу в гвардию.) Вместе с ним на обеде присутствовали Лев Пушкин и Андрей Дельвиг, двоюродный брат поэта Антона Антоновича Дельвига.

По прибытии на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк, Лермонтов по ходатайству Константина Карловича Данзаса (в недавнем прошлом секунданта Пушкина) был зачислен в его батальон. Правда, служить в нем поэту не довелось, так как вскоре последовало новое назначение.

В январе того же года было окончено «псковское дело», трехлетняя тяжба — этот оскорбительный спор между родными людьми — по поводу раздела Михайловского имения.

Напомним, что после смерти Надежды Осиповны принадлежавшее ей псковское имение подлежало разделу. Как известно, Сергей Львович еще в октябре 1836 года отказался от своей доли наследства, но не в пользу детей своего старшего сына, а в пользу дочери Ольги. Вскоре Наталья Николаевна лишилась и подарка Сергея Львовича к их свадьбе с Пушкиным: части болдинского имения — Кистенево, поскольку оно было передано только в «пожизненное владение» сына и после смерти Поэта снова вернулось в собственность отца. Наталья Николаевна, по существу, оставалась ни с чем.

Однако Опека, учрежденная над малолетними детьми и имуществом Пушкина, распорядилась иначе. Справедливости ради стоит заметить, что решение Опекунского совета в пользу Натальи Николаевны и ее детей было единственно верным, состоялось вовремя и к месту, ибо интересы Сергея Львовича Пушкина (деда ее детей) лежали тогда совсем в иной плоскости. Еще с 1838 года его одолевала страсть к 18-летней Маше Осиповой, годившейся ему разве что во внучки. Об этом же писала мужу в Варшаву и его дочь Ольга Сергеевна, на короткое время приезжавшая в Петербург:

« 13 января 1841 года.

… Отец мой влюбился в Машу Осипову, говорят, он делал ей предложение, но она только насмеялась в ответ» {593} .

Н. Н. Пушкина специальным письмом была оповещена о том, что она утверждается опекуншей Михайловского с тем, «чтобы вверить непосредственный надзор за упомянутым имением», освободив от этой обязанности Сергея Львовича.

Наконец-то желание вдовы Поэта посетить Михайловское совпало с необходимостью поехать туда, чтобы «приступить к надлежащему заведыванию имением тем».

Помимо деловой стороны вопроса, ей предстояла первая поездка с детьми к могиле их отца.

Страстное воззвание Николая Полевого о создании памятника Пушкину, брошенное в бесплодную почву российской действительности зимой 1837 года, не было услышано и не дало всходов ни в ту весну, ни в четыре последующих после роковой дуэли. Рассчитывать Наталье Николаевне нужно было только на свое усердие и настойчивость.

Мраморное надгробие на могилу Пушкина, заказанное в мастерской «монументальных дел мастера» Александра Пермагорова вдовой Поэта при содействии Опекунского совета, было изготовлено еще в ноябре 1840 года. Тогда же Наталья Николаевна распорядилась, чтобы оно было доставлено в Михайловское. Михаилу Ивановичу Калашникову, который в 1820-х гг. был управляющим имением, надлежало осуществлять надзор за отправкой и доставкой памятника. Установка надгробия была отложена до приезда вдовы в ее псковскую деревню.

Близкий друг Пушкина, профессор, а с 1840 по 1861 г. — ректор Петербургского университета, П. А. Плетнев (по воспоминаниям современников, являясь на лекции, он «имел обыкновение приносить с собой какую-то черную трость, которую, вовсе не нуждаясь в ней, не выпускал из рук; уверяли, что эта трость досталась ему на память от Пушкина» {594} ), писал Якову Гроту о своем визите к Наталье Николаевне:

« 24 января 1841 года.

…Во вторник 21 января на последнее время вечера поехал я к Natalie Пушкиной. Мы просидели одни. Она очень интересна. Я шутя спросил ее: скоро ли она опять выйдет замуж? Она шутя же отвечала, что во-первых, не пойдет замуж, во-вторых, никто не возьмет ее. Я ей советовал на такой вопрос всегда отвечать что-нибудь одно, ибо при двух таких ответах рождается подозрение в неискренности, и советовал держаться второго. Так нет, — лучше хочет твердить первое, а в случае отступления сказать, что уж так судьба захотела» {595} .

Яков Грот — П. А. Плетневу из Гельсингфорса.

«…Из двух ответов Пушкиной и я предпочел бы тот, который она выбрала: но из ее разговора я с грустью вижу, что в сердце ее рана уже зажила! Боже! Что же есть прочного на земле?» {596} .

Столь категоричное мнение Якова Грота, в общем-то, просвещенного человека, академика и биографа Пушкина, вызвало желание у одного из друзей опального Поэта — Петра Александровича Плетнева, пять дней спустя возразить своему адресату и, таким образом, защитить Наталью Николаевну: «…не обвиняйте Пушкину. Право, она святее и долее питает меланхолическое чувство, нежели бы сделали это многие другие» {597} .

В конце январяиз Франции Екатерина Геккерн шлет в Полотняный Завод брату Дмитрию одно за другим два письма:

« Сульц, 26 января 1841 г.

Я хочу быть более любезной чем ты, дорогой Дмитрий, и спешу ответить на твое последнее письмо, потому что мне очень хочется доказать тебе своей аккуратностью всю ту радость, которую я испытываю, получая вести от вас. Я в особенности хочу, чтобы ты был глубоко уверен в том, что все то, что мне приходит из России, всегда мне чрезвычайно дорого, и что я берегу к ней и ко всем вам самую большую любовь. Вот мое кредо!