Татьяна Рожнова - Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями]

<���…> По возвращении из-за границы, мы провели лето в подмосковной деревне брата Александра (в Ивановском. — Авт. ), но мать часто нас оставляла, наведывая отца, который по обязанности проживал в Елагинском дворце.

Из-за смут и частых поджогов, разоряющих столицу, он был назначен временным генерал-губернатором заречной части ея. Несмотря на краткость этих путешествий, они тем не менее утомляли мать…» {994} .

Из писем Натальи Николаевны своим дочерям в Ивановское:

« 21 августа 1863 года.

…В Петербурге жара, дышать нечем… В квартире ремонт… Мы прозябаем в облаках пыли…

Есть ли у Вас новости о Мари? О Натали? Нет писем ни от них, ни от моей сестры…» {995} .

« 9 сентября 1863 года.

…Я не получила приглашения в Царское село на обед, который государь дает в честь греческого короля… Моя старость не может служить украшением… Вернулся с обеда Ланской и принес великолепную грушу!» {996} .

«…Как только она покончила устройство новой зимней квартиры, в первых числах сентября, она выписала нас домой, — вспоминала Александра Ланская. — Осень выдалась чудная; помня докторския предписания, мать относилась бережно к своему здоровью, и все шло благополучно до ноября» {997} .

У Александра Пушкина родился сын, названный Александром.

В день крестин внука Наталья Николаевна, приехавшая к сыну в Московскую губернию, подарила Соне — своей невестке, золотую брошь и серьги с бриллиантами.

По дороге домой она сильно простудилась.

|

В этот день «в Петербурге на Екатерининском канале у Казанского моста в доме Белгарда» Наталья Николаевна скончалась.

Из воспоминаний Александры Петровны Ланской:

«…Тут родился у брата третий ребенок, но первый, желанный, сын, названный Александром, в честь деда и отца. Я уже упоминала о нежных, теплых отношениях, соединяющих ее с ним (Наталью Николаевну со старшим сыном. — Авт. ).

Переселившись в Москву, он, понятно, сильно желал, чтобы она приехала крестить внука и этого сознания было достаточно, чтобы все остальныя соображения разлетелись в прах.

Тщетно упрашивал ее отец, под гнетом смутнаго предчувствия, чтобы она ограничилась заочной ролью, — она настояла на своем намерении.

Накануне ея возвращения, в праздничной суматохе, позабыли истопить ея комнату, и этого было достаточно, чтобы она схватила насморк.

Путешествие довершило простуду.

Сутки она боролась с недугом: выехала со мною и сестрою по двум-трем официальным визитам, но по возвращении домой, когда она переодевалась, ее внезапно схватил сильнейший озноб. Ее так трясло, что зуб-на-зуб не попадал.

Обезсиленная, она слегла в постель. Призванный домашний доктор сосредоточенно покачал головою и отложил до следующего дня диагноз болезни.

Всю ночь она прометалась в жару, по временам вырывался невольный стон от острой боли при каждом дыхании. Сомнения более не могло быть. Она схватила бурное воспаление легких.

Несмотря на обычное самообладание, отец весь как-то содрогнулся; ужас надвигавшегося удара защемил его сердце, но минутная слабость исчезла под напором твердой воли скрыть от больной охватившую тревогу. <���…>

Первые шесть дней она страдала безпрерывно, при полной ясности сознания.

Созванные доктора признали положение очень трудным, но не теряли еще надежду на благополучное разрешение воспалительнаго процесса. <���…>

На утро надежды разсеялись. Громовым ударом поразил нас приговор, что не только дни, но, вероятно, и часы ея сочтены.

Телеграммами тотчас выписали Сашу из Москвы, Гришу из Михайловскаго [204], Машу из тульскаго имения (Федяшево, принадлежавшего ее мужу Л. Н. Гартунгу, где супруги проживали с 1864 г. — Авт. ).

Воспаление огненной лавой охватило все изможденное тело <���…> Старик доктор Каррель, всю жизнь пользовавший мать, утверждал, что за всю свою практику он не встречал такого сложнаго случая.

Физические муки не поддаются описанию. Она знала, что умирает и смерть не страшила ея <���…> Но, превозмогая страдания, преисполненное любовью материнское сердце терзалось страхом перед тем, что готовит грядущее покидаемым ею детям.

Образ далекой Таши, без всяких средств, с тремя крошками на руках, грустным видением склонялся над ея смертным одром. Гриша смущал ее давно продолжительной связью с одной Француженкой, в которой она предусматривала угрозу его будущности; нас трое, так нуждающихся в любви и руководстве на первых шагах жизни, а мне, самой старшей, только-что минуло восемнадцать лет!

В этой последней борьбе духа с плотью нас всех поражало, что она об отце заботилась меньше, чем о других близких, а как она его любила, какой благодарной нежностью прозвучало ея последнее прости!

— Ты единственный в мире, давший мне счастье без всякой примеси! До скораго свидания! Я знаю, что без меня ты не проживешь.

И это блаженное сознание, эта вера в несокрушимость любви, даже за гробовым пределом, столь редко выпадавшия на женскую долю в супружестве, способны были изгладить в эту минуту все, выстраданное ею в жизни. Этим убеждением руководилась она, благословляя и наставляя каждую из нас, как уже обреченных на полное сиротство, и, взяв слово с старшаго брата, — что, в случае второго несчастья, он возьмет нас к себе и вместе с женою заменит нам обоих отшедших. <���…>

С трепетным ожиданием считала она часы до приезда Маши, которая поспела только накануне смерти. <���…> Мы все шестеро, кроме Таши, пребывавшей тогда за границей, рыдая, толпились вокруг нея, когда по самой выраженному желанию, она приобщилась Св. Тайне.

Это было рано утром 26 ноября 1863 г. Вслед затем началась тяжелая, душу раздирающая агония.

Но на все вопросы до последней минуты, она отвечала вполне ясно и сознательно. В предсмертной судороге она откинулась на левую сторону. Хрип становился все тише и тише. Когда часы пробили половину десятого вечера, освобожденная душа над молитвенно склоненными главами детей отлетела в вечность! („Горячая, преданная своим близким душа…“)

Несколько часов спустя мощная рука смерти изгладила все следы тяжких страданий.

Отпечаток величественнаго, неземного покоя сошел на застывшее, но все еще прекрасное чело…» {998} .

На похороны собрались и Ланские, и Пушкины, и Гончаровы…

«Жан, друг мой, сейчас получила печальную телеграмму из Петербурга. Для тебя это большое горе. Мне страшно подумать о бедном дяде (П. П. Ланском. — Авт. ), и Александр тоже горячо любил свою мать. Едешь ли ты или не едешь в Петербург? Если ты решил ехать, то вероятно тебя уже нет в Москве» {999} , — писала мужу, Ивану Николаевичу Гончарову, из Яропольца Екатерина Николаевна, урожденная Васильчикова.