Вячеслав Козляков - Лжедмитрий I

…Гулкое каре стен королевского дворца Сигизмунда III на Вавельском холме в Кракове разносило эхо шагов двух спутников, двигавшихся по дворцовой площади в направлении неприметной двери. Молодой человек в гусарском костюме шел рядом с сенатором Речи Посполитой Юрием Мнишком. Только немногие посвященные понимали: происходит что-то необыкновенное. В один из мартовских дней 1604 года тайным ходом в королевские покои проведут слугу и беглого чернеца, чтобы оттуда вышел московский «царевич». Несколько десятков шагов Лжедмитрия по площади перед дворцом короля Сигизмунда III изменили историю и Польши, и России. Первый триумф безвестного самозванца, тайно поддержанного королем и папским нунцием Клавдием Рангони, оказался прелюдией Смутного времени в Московском государстве…

Как можно было поверить в нелепый слух о спасении царевича Дмитрия, сына Ивана Грозного, после того, как весть о несчастье в царствовавшем доме Рюриковичей разошлась по всему Московскому государству? Возможно ли, чтобы царевич Дмитрий не погиб в Угличе в 1591 году, а все-таки остался жив? Спустя 13 лет невероятная история эта увлекла не одни русские умы. Она отозвалась не только в соседней «Литве», но и дальше — в Англии, Италии и Испании. Сколько бы мы ни стремились найти ответ на вопрос: был ли самозванцем «царь Дмитрий Иванович» или нет, сомнения останутся в любом случае. Исторический суд не приходит к окончательным заключениям. И хотя некоторые детали прямо или косвенно разоблачают самозванца, слишком много людей поверили и продолжают верить в злодейство Бориса Годунова, а также в предусмотрительность матери царевича Дмитрия и его родственников Нагих, спрятавших мальчика от гнева властителя в отдаленных землях под присмотром надежного человека. Именно так рассказывал «воскресший» Дмитрий. А дальше — и в этом весь секрет вовлечения в стихию лжи — начинает работать воображение тех, кто поверил в эту историю.

Пытаясь разобраться в событиях, связанных с самозваным царевичем Дмитрием, невозможно отрешиться от позднейших наслоений культурной памяти и художественных образов. Поразительно, но никакому другому сюжету русской истории не уделили столько внимания гении мировой литературы. Ссылки на современные обстоятельства в Московии можно найти даже у Шекспира, возможно, знакомого с сочинениями Джильса Флетчера, который первым из иностранцев увидел опасность гражданской войны в России из-за возможной гибели царевича Дмитрия. Историей царевича Дмитрия интересовались Сервантес и Лопе де Вега. В XIX веке о самозваном царе на русском престоле напишут Фридрих Шиллер и Проспер Мериме 1. А у нас? Достаточно сказать, что вся русская историческая драма вышла прежде из «Димитрия Самозванца» (1771) Александра Сумарокова, а затем из пушкинского «Бориса Годунова» (1825–1830). Самозванец — одно из главных действующих лиц этих произведений, хотя, конечно, проникновение в эпоху и прорисовка убедительных художественных образов удались только А. С. Пушкину. Благодаря великолепной музыке М. П. Мусоргского опера «Борис Годунов» (1874), имевшая основу в пушкинской драме и исторических трудах H. M. Карамзина, сделала царя Бориса, Самозванца и Марину Мнишек любимыми героями оперной сцены.

Недаром проницательный канцлер Речи Посполитой Ян Замойский еще в 1605 году заметил сходство истории объявившегося в Литве мнимого сына Грозного с сюжетами античной литературы: «Он говорит, что вместо него задушили кого-то другого, помилуй Бог! Это комедия Плавта или Теренция, что ли?!» 2Томас Смит — английский посланник к царю Борису Годунову, начав описывать историю «внезапного появления как бы воскресшего царевича», тоже не удержался от ремарки: «И в самом деле, все это стоило бы быть представленным на сцене» 3. Видели ли этот вымышленный подтекст другие современники, столкнувшиеся с самозванством?

Успех самозванцев кроется в доверчивости людей, в их способности поддаваться обольщению, терять разум и верить тому, кто не достоин никакой веры. В истории Лжедмитрия все очень правдоподобно, но не правдиво. «Великий» замысел слишком хрупок, для его реализации недостаточно усилий одного, даже самого гениального, мистификатора. Такому перевоплотившемуся актеру обязательно нужна публика, делающая его героем. Однако потом происходит неизбежное — низвержение кумира. Актерские маски срываются.

В истории Лжедмитрия было много актерства, рассчитанных действий и монологов. И все же «царевич» оказался выше всех подозрений и достиг трона.

Появление его из небытия смущало (и продолжает смущать) многие умы. Люди все время искали за спиной самозванца чью-то еще более сильную волю и приписывали замысел другому, дьявольски прозорливому воображению. Иными словами, если есть актер, сыгравший пьесу, то должен быть и режиссер, поставивший ее на исторической сцене. Вопрос о том, кто придумал и «наслал» на Московское царство это бедствие — вымышленного царя, так и остается неразрешенным. В Москве ли среди бояр, в Речи ли Посполитой среди ее сенаторов — везде одинаково (пусть и с разными основаниями) ненавидели сильного правителя Бориса Годунова. Ко всему добавляется постоянно присутствовавший интерес папского Рима, мечтавшего о католической экспансии на Восток… И вот уже в самой мысли о «воскрешении» царевича Дмитрия отчетливо проявляются очертания «измены» или «иноземного» влияния.

Подобные поиски «врагов» всегда приводят в тупик. Перед нами одиночка, но очень умный и изощренный, подчинивший все свои таланты реализации одного замысла — утвердиться на русском престоле. Смертному человеку, не связанному с московским царствующим домом узами родства, не приходилось мечтать об этом. Но оказалось, что родство можно было придумать, поверить в него самому и убедить в этом других. И это еще полдела, ведь назваться в ту эпоху чужим именем было несложно, подобные происшествия случались в разных концах Европы. Показательно, что, когда папе Клименту VIII стало известно о московском «господарчике», он сразу вспомнил о португальском авантюристе лже-Себастиане, принявшем на себя имя португальского короля, пропавшего без вести в африканском походе в 1580 году. Первый лжеСебастиан (а их оказалось несколько) тоже был странствующим монахом, и такая аналогия должна была в первую очередь обратить на себя внимание папы Климента VIII. Португальская самозваная идея ограничилась пределами одного города Пенамакора, да еще харчевнями и постоялыми дворами, где самозванцу вместе с его небольшим «двором» давали бесплатный приют. В столице Португалии того, кто принял имя короля Себастиана I, ждали суд и позор вопреки слабым оправданиям, ибо он не виноват в том, что люди принимают его за короля.