Николай Рыбкин - Записки космического контрразведчика

Я присел над первым сбитым негодяем и, буквально заливая его своей кровью, дал ему еще раз под дых, схватив за горло. После того я стал кричать, что убью его, если ко мне кто подойдет. Те двое отбежали, но недалеко, и стали бросать в меня камнями, крича, чтобы я отпустил их друга — мол, хуже будет. Доставая из кармана платок, я вытащил свою металлическую расческу, приставил ее острым концом к глазу лежащего и, «применив» весь «шахтерский лексикон», убедил тех двоих, что лучше меня не трогать.

«Помог» мне в этом и лежащий, который благим матом орал, чтобы его друзья отошли от меня, иначе этот тип — это обо мне — лишит его глаз. Совсем как в кино «Джентльмены удачи»: «Хулиганы зрения лишают!»

Да, ему было больно, но ведь больно было и мне! Тем более у меня, не переставая, лилась кровь. Всю эту картину наблюдали жители соседней пятиэтажки, которые видели только нас двоих и вряд ли понимали, что на самом деле происходит. Как потом выяснилось, многие были убеждены, что хулиган — это я, и я напал на мальчишку... В конце концов, кто-то бросил мне кусок тряпки, которой я зажал разбитый нос, кто-то вызвал милицию. Двое сбежали, но своего пленника я удержал и вместе с ним был доставлен в горотдел милиции, которым тогда руководил будущий министр внутренних дел СССР Виктор Баранников.

Когда разобрались, то оказалось, что задержанный раннее судим, а в подельниках у него... один действующий сержант милиции, другой — бывший! Во время драки у меня из кармана вывалилось удостоверение сотрудника КГБ СССР и его лишь утром нашли в кустах у платформы. «Гостинцы» и баночки бесследно исчезли вместе с авоськой, а я накануне своего дня рождения оказался в авиационном госпитале, где мне правили мой и без того горбатый перебитый нос и зашивали рваные раны на лице после удара трубой.

К счастью, та самая девушка пришла в милицию и рассказала о случившемся. В противном случае, «компания» пыталась изобразить ситуацию так, что будто бы пьяный чекист напал на ни в чем не повинных гуляющих ребят и, применяя запрещенные приемы, абсолютно беспричинно их избивал.

Что самое неприятное — некоторые милицейские начальники уцепились за эту версию и нашли очевидцев, будто я повалил парня и грозился выколоть ему глаза. Эти «свидетели» приводили как раз те аргументы, которые нужны были милиции, и «играли» против меня. Вот таким образом некоторые «менты» защищали своего подонка и «топили» чекиста...

Но, к моему счастью, ситуацию спас Виктор Баранников. Он потребовал объективного разбирательства, сам опросил многих свидетелей и не побоялся объявить, что среди его подчиненных оказались негодяи. Эти негодяи были отданы под суд и понесли конкретные наказания... Я счел своим долгом поблагодарить этого честного руководителя, что и сделал в присутствии его подчиненных с приглашенными космонавтами.

После случившегося, видя меня с перебитым носом и синяками под глазами, некоторые мои знакомые говорили:

— Николай, ну зачем тебе это? Ведь ты был подшофе, и никто не знал, что ты офицер и чекист! Сел бы спокойно в электричку и уехал. Ничего ведь серьезного не случилось бы... Сумочку забрали бы и все...

Меня это возмущало, и я отвечал:

— С той сумочкой забрали бы и мои совесть и честь!

Прав я или нет — не знаю, судите сами. Я по-другому не

могу, хотя порой несу серьезные физические потери. Зато моя совесть чиста. А вот рубашку было жалко. Сколько ни искал, найти такую же красивую так и не смог.

Однажды начальник военной контрразведки Чкаловской авиабазы срочно собрал оперативный состав отдела для организации и оперативного обеспечения мероприятий, проводимых высшим военным руководством во главе с министром обороны Дмитрием Федоровичем Устиновым.

Высшие военные чины провели совещание на базе Монинской академии и должны были на двух самолетах вылетать в штаб Группы советских войск в Германии. Поскольку генералы и маршалы разных родов войск были «разогреты» во время ужина, им необходимо было помочь занять свои места в самолетах в соответствии со списками, утвержденными помощниками министра обороны.

Наше руководство понимало, что общение с «лампасными товарищами» предстоит сложное, а потому на развилке к самолетам поставили меня — единственного, кто был в гражданской одежде. Таким образом, исключались возможные попытки поставить меня по стойке «смирно». В общем, думаю, особенно объяснять не нужно... Мне было велено спрашивать фамилию, сверять ее со списком и указывать направление к нужному самолету.

Вначале все шло нормально. Но чем выше были чины, тем сложнее оказывалось убедить их в том, что они летят на другом самолете, а не вместе с министром обороны. И вот в то время, когда Д. Ф. Устинов принимал рапорт командира экипажа у трапа, один из спешащих к министерскому самолету генералов в ответ на мою просьбу назвать свою фамилию просто грубо послал меня «в известном направлении». Причем сделано это было так вульгарно, что я не выдержал и громко высказался в его адрес — разумеется, не так грубо.

Однако такая неожиданная реакция и дерзость «пиджака», как он меня назвал, пришлись ему совсем не по душе, и генерал выдал такую визгливую «трель», что обратил на себя внимание Дмитрия Федоровича Устинова. Тот резко повернулся к матерщиннику и спросил:

— В чем дело?

Генерал обиженно промычал:

— Товарищ министр обороны, меня вон тот вот, — он показал на меня пальцем, — «пиджак» послал на..!

Дмитрий Федорович улыбнулся и, под громкий смех окружающих «лампасников», быстро сгладил ситуацию:

— Ну, так если послал — то идите!

Все, кроме того генерала, были удовлетворены...

Накануне 60-й годовщины Великой Октябрьской революции, в 1978 году, в наш отдел и ЦПК поступило указание встретить делегацию во главе с президентом Сомали Мохаммедом Сиадом Барре.

В 12:00 5 ноября мы, в соответствии с отработанным до мелочей планом, встретили руководителя Сомалийского государства у памятника Юрию Гагарину. Вид у темнокожего гостя был суровый и неприветливый, но все экспозиции он осмотрел, пожал руки героям космоса и уехал — но без традиционного банкета. Тогда мы еще не знали, что Мохаммед Сиад приезжал просить у Леонида Ильича Брежнева оружие для войны с Эфиопией, но получил дипломатичный отказ, почему и возвратился в Могадишо весьма недовольный... А потом, после ноябрьских праздников, мы услышали в телевизионных новостях информацию, что сомалийские власти окружили все советские объекты, практически взяв в заложники многочисленный персонал. А ведь дружба между нашими государствами длилась почти семнадцать лет, и Ленинградский пединститут даже разрабатывал алфавит и правила написания для их языка суахили. Наши военные обучали сомалийцев не только в их «домашних условиях», но и принимали массу курсантов и слушателей во многих военных училищах и академиях Вооруженных сил СССР. Но теперь этой дружбе пришел конец, и из Сомали пошла тревожная информация об издевательствах над советскими и кубинскими гражданами...