Татьяна Дашкевич - Фатьянов

Борис Симонов в 1951 году вернулся из армии, а по сути — с войны. Он служил в Корее военным топографом: на одном плече таскал автомат, на другом — теодолит. Первая его публикация состоялась на чужбине, в русской военной газете «За победу!».

В деревне Ставрово в доме писателя Николая Ушакова они встретились с Алексеем Фатьяновым. Алексею Ивановичу было тогда тридцать два года. А Борису Тимофеевичу — двадцать шесть лет. Несмотря на небольшую разницу в возрасте, она казалась разительной.

После удачной рыбалки Алексей и Николай заваривали вечную спутницу хорошего клева — уху. Ели уху, из большой миски брали душистые ломти свежего ржаного хлеба, говорили, чувствуя расположение друг к другу. Взрослый после армии Борис впервые оказался в столь тесной компании с поэтом. Борис читал стихи, волновался. Он выбрал стихотворение о любви, испытанное, опубликованное, называлось оно «Кореянка». Лирический герой, влюбленный в корейскую девушку, сам себя называл в нем «россиянином». Стихи понравились.

— Надо же! «Россиянин» — какой псевдоним себе придумал! — Был приятно удивлен Фатьянов. — Сразу можно отличить от Симонова!

В том 1951 году это слово звучало свежо и необычно.

За ухой парня шутливо посвятили в поэты. И устроили ему творческий вечер. Стыдясь и путаясь, с затаенным ликованием читал Борис стихотворение за стихотворением. А его по-доброму нахваливали и просили читать еще. Прочел он стихи о мельнице, о Вязниках, о поэзии, а когда начал стихотворение «Вяз», Алексей Иванович поднялся с места и слушал взволнованно, переживая каждое слово.

закончил Борис.

Понравилось Алексею Ивановичу, что такую деталь подметил молодой поэт. Может быть, он в этом вязе увидел и себя, и свою судьбу. Петринский дом стоял в таком же промежуточном месте — на стыке города и деревни. Сам Алексей Иванович разрывался между столицей и Вязниками, подчас толком не понимая, где ему суждено жить и умереть. Ему стал этот парень понятен и близок, как младший брат. Он и приходился Фатьянову дальним братом, как это уже упоминалось в предыдущих главах.

Примечательно, что у Бориса Симонова, молодого начинающего литератора, первая книга стихов вышла раньше, чем у его славного земляка. Будучи всенародно любимым, Алексей Иванович взял в руки свою единственную прижизненную книгу лишь в 1955 году, за три года до кончины.

Она разлетелась в несколько дней, и сразу стала раритетом. Все стихотворения в ней были известны и любимы.

А у Бориса первая книга вышла вскоре после их знакомства в Ставрово.

Когда об этой новости узнали Иван Симонов и Фатьянов, они пошли его поздравить, да дома не застали. Мать открыла, ласково пригласила зайти, но друзья потоптались на пороге и ушли.

— Приходили, видно, книжку твою обмывать, — Сказала она вернувшемуся сыну.

— Кто приходил? — Радуясь, спросил Борис. А когда узнал, кто, собрал кое-что в сумку и пошел в Малое Петрино.

Подходя к горочке, он увидел курящийся над омшаником дымок костра. Как обычно, здесь мужчины варили уху. Борис поздоровался.

— А, поэт пришел? — Протянул ему широкую ладонь Фатьянов, — Ты ведь поэт, ответь: когда соловей поет!

— Когда первые листочки на березе появляются, — Все так же радостно принял вопрос Борис. — Ушицу варите?

Иван с Алексеем посетовали, что клев нынче плохой, а уха — «две плотвички и побольше луку».

Алексей Иванович улыбнулся.

— Ну-ка, читай стихи, поэт!

Борис раскрыл книгу и читал свои стихи. Булькала уха в котелке. Молчали старшие. Видно было, что они рады за Бориса.

— Читай теперь новые — я знаю, что у тебя есть, — Сказал Алексей Иванович. Пришла Галина Николаевна, села рядом с ним на траву. — Про Россию, про Вязники…

Не мог он без России.

Галина Николаевна бесшумно разливала уху.

Борис плохо помнил, но прочел.

— Вот эти стихи у тебя уже лучше! — Заволновался Фатьянов. — Иван, доставай там из травы!

Иван, старший брат и руководитель литгруппы, запустил руку в клевера. Блестнула бликом от костра четвертинка. Галина Николаевна слегка повела бровью — понятно. Налили парню стакан водки. Он смело, как в бездну шагнул, выпил, будто это делал каждый день. Алексей Иванович похвалил за удаль, и еще сказал.

— Книжка у тебя хорошая! Молодец! Хорошие стихи, славные…

Парень, сразу тепло и глухо захмелевший, пригласил собратьев на рыбалку к отцу.

Отец Бориса работал мостовщиком на понтонном мосту через Клязьму.

От непогоды он прятался в избушке, которая походила на будку дяди Лени Бударина. Дед Тимофей, как его называли, был кладезем разных словечек и присловий, которых ни в одном словаре не найдешь. Алексей Иванович любил послушать тех, кто образно говорил. И однажды ранним утром они появились на понтонном мосту.

Фатьянов был не романтическим рыболовом-любителем. Он умел быстро и красиво построить шалаш, правильно разводить костер, причем спички ему не всегда были нужны. Под его руководством Борис учился с одной спички разводить костер.

— Ты чего отца-то не позвал? — Спросил Алексей Иванович, предвкушая горячую жирную уху.

Борис сходил за отцом. Он подошел, помял рыболовам руки, сел к костру, оглядываясь на свою избушку.

— Не спалили, грю, спальню-то? Глядите в оба, сынки! А то был, грю, у нас один Влас… А у Власа — один глаз…Ему гришь: «Где вторый?» А он глазом — хлоп: «А этот, грит, который?» Он вторый, грит, и есть… То-то, грю…

— Давай, отец! Сыпь! — Любовался отцом Борис.

— Дак насыпай, грю, — Кивал тот на стопочку.

Выпили.

Разговорились о войне.

О ней те, кто пришли из огня, стали рассказывать через много лет после войны. Похоже, фронтовикам не хотелось вспоминать о ней, как выздоравливающему больному — о бредовых химерах.

А тут старший Симонов вдруг стал рассказывать, как его ранили. Он вспоминал о том, как лежал лицом к небу и не мог пошевелиться от боли.

— …Проходили мимо два солдата — один старый, а один — молодой… Вот пощупали оне меня на живо тепло, и давай рядить: брать меня на шинелишку, если я все равно не оживу — не брать ли? Спасать ли не спасать? А у меня язык в роту не помещается — чужой язык! Хочу криком кричать: «— Неси, орлики степные, меня в назарет-то в этот!» — а сам только шиплю, как лебедь-шипун. Молодой, грю, старого торопит: идем, грит, живых искать, а этому — капут! Только из сил, грит, выбьемся…

Алексей Иванович бледнел, переживал:

— Вот сволочь! Я бы его пристрелил!

— А немец-то мой — ну бомбить! Ну с пулеметов полюшко-то битвы поливать! Как я притаился промеж двумя покойниками — не пойму! Жить, грю, видать охота было! Девок-то сколько остается без меня молодца! А там, грю, жить захошь — и под травинкой схоронишься. Слышу это: стук! Ага! Стукнуло. Что ты, грю, думаешь, стукнуло? А она ишо одна пуля пряме-о-охонько вот сюды прямо! То-то, да… Пр-р-ямо, грю, сюды — стук! И не больно — кровь толечко текет, а ей уж, грю, и текти-то неоткеда! Вся уже вытексти, грю, должна!