Теодор Вульфович - Обыкновенная биография

Наум знает, что я очень люблю «Пер Гюнт» и играет песнь Сольвейг.

Медведев уселся в мягкое кресло, но, забыв о том, что надо быть солидным, раскрыл широко рот и самозабвенно слушает песню — Песню оплакивания любви.

Улеглась мелодия Грига. Наум задумывается. Вытирает руки… Решил…

Эмоциональный взрыв, необычайная экспрессия и темперамент. Руки летают по клавишам, и ещё не мелодия, а сонм звуков вихрем носится по комнате. И вот тема страдания и муки сильной и волевой натуры возникает на этом фоне. Она растёт, ширится и наконец становится величественно самостоятельной и цельной. Она достигает наивысшего напряжения. Больше нельзя. Большего человек выдержать не может. Вдруг резкий спад и тема начинает утихать…

Я пришёл в себя и смотрю на хозяйку. Она сидит всё так же, наклонившись к работе, и крупные слёзы одна за другой падают на знамя.

А мелодия вновь растёт и крепнет в жизнеутверждающем порыве и «Победа духа! Победа воли! Победа правды!» провозглашается тремя заключительными аккордами.

Наум поднимается и медленно одевает шинель. Бойцы по одному проходят мимо стоящего в дверях Василия Курнешова.

Адъютант откашливается и заявляет деловито:

— Хм! Ну, я пойду в штаб.

Наум подпоясывается брезентовым солдатским ремнём. Я спрашиваю:

— Что ты сейчас играл?

— 12 этюд Шопена, зазывается Революционный, и обращаясь к хозяйке:

— Спасибо, хозяйка.

Я беру шапку и сдержанно:

— До свиданья, Простите за беспокойство.

— Подождите! — говорит хозяйка. Поднимается с дивана и подходит к нам. Она старается держаться с достоинством, но видно, что она смущена:

— Вы простите меня… Я приняла… Я сначала плохо подумала… вы меня, пожалуйста, извините.

Наум смущённо улыбается:

— Ничего, ничего.

А мне почему-то не до смеха.

— До свиданья! — провожает нас хозяйка. — Путь добрый! — говорит она со значением.

— Ну, коли так, спасибо, — и мы выходим на улицу.

Впереди Одер, который мы перейдём, а уж тогда лёд тронется.

С ходу разведка и мотострелковая бригада форсирует Одер по тонкому ненадёжному льду. Одним из первых подразделений, форсировавших Одер, была разведрота Петра Романченко.

Под Штейнау на левом берегу Одера, на той земле, добраться до которой мечтал каждый из нас, похоронен старший лейтенант Пётр Васильевич Романченко, а его разведчики идут вперёд к следующему рубежу.

Следующий — Шпрее.

Тяжёлые бои в оперативной глубине. Немцы бросили навстречу танковой армии, «гуляющей» по её тылам, лучшее, что у них осталось — первоклассных лётчиков, свою гвардию, своих ассов.

Каждые 20–30 минут по колонне несётся магическое слово «Воздух!»

Наши аэродромы ещё за Одером, и краснознамённые редко появляются в воздухе.

Мы уже ушли на 120–140 км от этого приметного водного рубежа. А там всё ещё идут бои.

Апрель 1945 г.

А ну! Последний рывок. У меня в планшете лежит уже карта Берлина. Нет, это не рывок. Это тяжёлый бой за каждый населённый пункт, каждую опушку, каждый дом. Нас прикрывают покрышкинцы. Молодцы, очень хорошо и организованно работают.

Но немцы всё же непрерывно висят в воздухе, их аэродромы рядом. Наши самолёты уходят на свои базы на 30–40 минут раньше немцев, и вот тут они дают нам «копоти».

Солнце садится. Колонна встала.

— Какого дьявола остановились, да ещё на открытом месте?

— Вот появятся из-за солнца, и икнуть не успеешь, — ругается кто-то сзади.

Не спеша иду к голове колонны. Вижу, у «виллиса» стоит полковник Белов и несколько офицеров. Рядом Иван Белоус. Облокотившись на бронетранспортёр в ленивой позе, курит Зайдаль Лейбович.

— Товарищ старший лейтенант, скажите там в голове, чтоб к лесочку подогнали, а то ведь нагрянут, — волнуется шофёр. Хитрый командир танковой роты уже успел укрыть свои машины в леске.

Клич «воздух!» появляется одновременно с рёвом моторов и неистовым матом.

Огромная масса людей устремляется к крутому берегу речки.

Налетели гады внезапно.

Ору что есть силы:

— Медведев!!! — и показываю рукой в сторону, противоположную реке. Поняли. Бегут туда. Хорошо, очень хорошо, что не в куче. Смотрю вперёд. Полковник растерялся, мечется. Белоус хватает его в охапку, швыряет в «виллис» и истошно орёт «пошёл!» Шофёр рвёт и мчится к лесу.

Рассекая воздух, уже свистят бомбы.

Белоус прыгает через канаву. Свист нестерпимый. Я плюхаюсь в кювет, прижимаюсь к земле. «Мессера» ползают вдоль берега реки и «бреют» усеянный людьми крутой склон.

Ушли. Осматриваюсь. Бомбы плотно легли в голове колонны. Иду в голову. Немного шатает от прошедшего напряжения.

Горит перевёрнутая бронемашина. Без башни. Это моя. Пытаюсь заглянуть во внутрь. Там рвутся гранаты. Дверца открыта. У дверцы распластанный водитель. В клочья. Слева кто-то тихо зовёт:

— Тэд! Тэдька! Тэд!

В стороне от дороги лежит на спине Иван белоус. Неужели он успел так далеко отбежать? Нет, это его швырнуло. Левая нога и левая рука в неестественных непонятных положениях, как у истерзанной тряпичной куклы.

— Тэд, ну как там полковник? — голос его тих, и говорит он через силу.

— Полковник-то цел… — Я кричу. — Санитаров сюда! Живо!

— Расстегни меня, — требует Белоус, — расстегни.

У него хватает сил приподнять голову и посмотреть на себя.

— Не надо санитаров, — еле слышно говорит Иван. — Всё… Знаю… Слышу.

Ни малейшего стона, ни единого оха не услышал я в смертный час от своего друга.

— Ваня, ты только покрепись, всё будет хорошо…

Я замолкаю. Наклоняюсь. Почти прозрачным взглядом смотрит Иван в небо. Его губы шевелятся. И еле слышно:

— Будь здоров. Дай руку.

Беру его руку и тут же ложусь рядом. Опять с бреющего строчат мессера. Один заходит, второй, и через минуту последний совсем низко.

— Куда к чёрту провалились зенитчики?!

Несколько наших пулемётчиков опомнились и стреляют.

Поднимаюсь. Белоус мёртв.

Подбегают санитары.

— Займитесь сначала ранеными. Я вам сейчас своих в помощь пришлю.

Отряхиваю шапку. Иду к своим.

Эх, Ваня, Ваня!

Навстречу бежит старшина.

— Товарищ старший лейтенант, раненых нет Убит водитель бронемашины.

— Знаю. Давай сюда быстро всех. Здесь запас индпакетов. Тащите.

Раненые стонут и зовут на помощь.

Подбегает связной бронероты:

— Товарищ старший лейтенант, Лейбович убит.

— Когда?

— Да вот только. Последний пролетел, — и он жестом напоминает маршрут последнего «мессера».

Не верю. Бегу. В воронке, уткнувшись лицом в песок, лежит Зайдаль Лейбович. Между лопатками кровавое пятнышко. Осторожно переворачиваю его на спину.

Да. Но это не Зайдаль. Это его труп. И между ними нет ничего общего.

Как странно устроен мир.

Солнце прячется за горизонт. С того момента, как остановилась колонна, прошло не более 15 минут. А погибло около 20 человек.