Виктор Болховитинов - Столетов

«Н. А. Любимов, — вспоминал один журналист, — считался в катковском лагере одной из самых выдающихся сил. Немногие, быть может, знают, что цикл статей Н. А. Любимова «Против течения», напечатанный в «Русском Вестнике» и содержавший исторический анализ событий великой французской революции, был, между прочим, написан специально для того, чтобы доказать Александру III (хотя едва ли нужно было так усиленно доказывать ему то, чего он так страстно хотел), что Людовика XVI погубила уступчивость и что остановленная вначале французская революция не имела бы дальнейшего течения».

Любимов дошел до того, что написал в 1883 году книжку «В ожидании коронации. Венчание русского самодержца», в которой он на 170 страницах всячески раскланивался и расшаркивался перед самодержавием.

В семидесятых годах вместе с Катковым и его приспешниками Любимов начал борьбу за отмену либерального университетского устава 1863 года.

В 1875 году Любимов по поручению министерства народного просвещения совершает инспекционную поездку по университетам России, имеющую цель подготовить отмену устава.

Враждебными демонстрациями, улюлюканием и шиканьем встречает передовое студенчество посланца графа Д. А. Толстого.

Любимов выступает в «Московских ведомостях» со статьями, в которых он пытается опорочить передовых деятелей университета и всю систему университетского образования. Эти статьи также преследовали цель содействовать отмене либерального устава.

Действия Любимова вызвали глубокое негодование передовой профессуры. В 1876 году 35 профессоров Московского университета опубликовали открытое письмо Любимову, резко порицающее реакционного профессора.

Одним из деятельнейших инициаторов составления письма был Столетов.

Не ограничиваясь этим письмом, Столетов 12 января 1877 года публикует в газете «Русские ведомости» свою статью «Г. Любимов как профессор и как ученый». Эту статью он снабжает подзаголовком «Материалы к ученому юбилею». Столетов, не колеблясь, выступил против человека, которому покровительствовал сам всесильный Катков.

Многие русские ученые были талантливыми журналистами. В эпоху, когда пресса сделалась могущественной силой, перо стало столь же необходимым оружием, как в былые времена шпага.

Великолепным мастером полемической статьи, научно-публицистического памфлета был и Столетов. Его статьи против Любимова показывают, с каким виртуозным искусством вел сражения Столетов-журналист.

Начало статьи как будто не предвещает ничего неприятного для ее героя.

Цитату за цитатой приводит Столетов из брошюры Любимова, старательно выписывает из нее клеветнические обвинения, предъявленные ее автором русским ученым.

«В чем слабые стороны наших научных деятелей и нашей научной деятельности? — цитирует Столетов Любимова. — Ученость и дар производить изыскания, открытия — вот характеристические качества людей науки… В весьма заметной доле наших научных деятелей нового поколения… нельзя не усмотреть резкого недостатка как элементов учености, так и элементов образования, в отдельных случаях до грамотности включительно…

Как часто после первых более или менее удачных шагов наступает период непроизводительности…

Профессора нередко уклоняются от близости к занятиям студентов именно потому, что при нашем преподавании, декоративно поднятом на высоту, вынуждены скрывать собственную неопытность…»

Цитаты следуют за цитатами…

Может быть, и в самом деле, эта статья будет академически спокойным разбором сочинений достопочтенного коллеги?

Но нет, юбилейной статьи не будет.

Вступительная часть статьи оканчивается неожиданным остроумным поворотом. «Мы надеемся показать, — обещает Столетов, — что наш строгий цензор с буквальной точностью олицетворяет собою начертанную им грустную картину. В его обличении есть одна бесспорная крупица правды: он живо и метко изобразил нам — самого себя».

Свое обещание Столетов добросовестно выполняет.

«Кто изрекает эти строгие приговоры, кто такой господин Любимов как профессор и как ученый? — гневно спрашивает Столетов.

Мы живо помнили голос, громко раздавшийся по поводу университетского вопроса в эпоху, предшествующую Уставу 1863 года. Горячей любовью к делу и высокой компетентностью дышало меткое, порою резкое слово, — говорит Столетов, вспоминая Пирогова.

То ли теперь? Человек, который, хвастаясь своим гражданским мужеством, выступает судьей и обличителем университетов, что таксе он сам? Какой ученой репутацией заручился он, какими заслугами стяжал себе право «взглянуть на дело сверху»? Может ли он смотреть сверху на своих товарищей, или приходится смотреть на них снизу вверх, не видя тою, что повыше? Или, наконец, он вовсе не смотрит на внешний мир, а предается самосозерцанию?»

По порядку разбирает Столетов преподавательскую и ученую деятельность Любимова.

Все в этой статье исполнено испепеляющего гневного презрения. Столетов находит слова, обжигающие, как огонь, хлещущие, как бич, разящие, как шпага.

Страницу за страницей листает он учебник Любимова, рассыпая перед читателем букет из грубейших ошибок, промахов, а то и просто курьезов, собранных им на этих страницах.

С особенно ядовитым сарказмом Столетов обрушивается на те утверждения Любимова, от которых разит идеализмом.

Цитируя то место брошюры, где Любимов пишет, что электричество само по себе как бы не существует, «что оно представляет возможность одному явлению преобразоваться в другое» — переход, «не имеющий значения независимо от явлений, для которых он служит связью», Столетов гневно восклицает: «Как игриво, как туманно и как неосновательно! Какой пример преподавания, стоящего на ходулях!»

«Вот она, фальшь, проникающая все», — говорит Столетов, обращая против Любимова его же собственные слова.

Резко критикует Столетов Любимова и как лектора, порицая его за расточительность на анекдоты и скупость в разъяснении серьезных пунктов науки.

Беспощадно, математически точными ударами Столетов рвет в клочья тогу учености, которую напяливает на себя Любимов.

«Мы кончили, — пишет Столетов. — Обозревая легкий «ученый багаж» строгого обличителя, невольно поражаешься тем сходством, какое открывается между портретом современного профессора, начертанным в «Дополнении», и «самим автором портрета».

И вот последний удар. «Быть может, руководимый с юных дней какою-то вендеттой, или врожденной ненавистью к университетам и профессорам, Любимов умышленно прокрался на кафедру, умышленно притворился ученым, — зло смеется Столетов, — чтобы олицетворить в себе тот отрицательный идеал, который он сам бичует ныне, восклицая с любезным обобщением: «виноваты все мы, я так же, как и он, — вы так же, как и я». И не этот ли блестящий результат своей двадцатипятилетней деятельности имеет он в виду, когда заговаривает о своем юбилее.