Артур Прокопчук - ГРУЗИНСКАЯ РАПСОДИЯ in blue

После этих незамысловатых, но, увы, забытых сегодня горожанами, действий, в только что вычищенном и выглаженном костюме (вся эта процедура в "Доме быта" занимала минут пятнадцать-двадцать), с начищенными ботинками, можно было продефилировать по самой нарядной в то время во всей стране улице.

Политая и подметенная ранними утренними дворниками — курдами главная, парадная улица города — проспект Руставели придирчиво оглядывал тебя, и если все было в порядке, благословлял на труд, на свидания или приглашал просто пройтись под тенью вековых платанов. Мне же надо было торопиться, еще оставалось пересечь наискосок проспект от "Интуриста" к голубым елям Дома Правительства, и можно было уже одолевать подъем по Читадзе к фуникулеру. Вот и мой институт, где к концу лета расстилали под деревьями простыни, — в это время года осыпающиеся тутовые деревья роняли тысячи красно-фиолетовых сладчайших ягод.

Как это раньше строили дома, что даже в самый жаркий день вестибюль нашего заведения сохранял прохладу и звуки улицы глохли в нем? В новом здании Института физики, из которого мы уже совсем переехали, не было такого благолепия, таких мраморных ступеней на лестницах, таких оконных ниш и уж, конечно, не было своих лимонных деревьев, шпалерами стоящих в коридорах. А сад во внутреннем дворе до нашего времени сохранял свое великолепие аллей и пышных цветников, за которыми ухаживал, видимо, с дореволюционного времени, "сололакский Мафусаил", переживший все революции и войны (Сололаки — район в верхней части города).

Да, заведение Святой Нины было когда-то идеальным местом для взращивания талантов у благородных девиц, настраивания их на достойную жизнь — это был по существу, как можно было узнать из архивных источников, грузинский вариант "Смольного института благородных девиц".

Не знаю, как это было связано с такими давно забытыми заведениями, но надо сказать, что одной из самых заметных черт грузинских городских девушек того времени, особенно их внешнего облика, было врожденное благородство, которое сквозило в их походке, умении держаться, особом вкусе в выборе одежды. Впрочем, у мужчин тоже, но у них эта особая изысканность контрастировала с некоей небрежностью, европейским шиком, недаром Маяковский окрестил тбилисцев — "парижаками".

Тбилиси — это прежде всего "город звучащий". В этом городе умели играть, как минимум на гитаре, если в доме не было фортепиано. Девушки обычно хорошо, в несколько голосов, " а капелла", пели при каждом удобном случае, создавая неповторимую атмосферу на всех сборищах молодежи, что резко контрастировало с нашей, минской традицией "танцев под радиолу" на домашних вечеринках. В Тбилиси, надо отметить, тогда пели все — за традиционными мужскими грузинскими столами, где священнодействовал ритуал и строго соблюдалась традиция поглощения неимоверного количества вина, всегда находилось несколько человек, почти профессионально начинающих мелодию, дающих "запев", устанавливающий тональность, и уже после такого вступления мелодия потом подхватывалась всем застольем. Слушать их было наслаждением.

Меня не особенно беспокоило незнание грузинского языка — в моем институте все говорили по-русски, в той, сохранившейся еще, досоветской интеллигентной среде, вообще был принят русский язык. Здесь было почти, как у нас в Минске, где все знали белорусский язык, но употребляли его, в основном, для подчеркивания смысла или для украшения речи особо красочными, как правило, народными выражениями.

Но грузинским языком в Тбилиси дорожили, он был мне здесь более нужен, чем в Минске белорусский, — я взялся за "Самооучитель" и начал ежедневно пополнять свой скудный словарь словами нового языка. Все-таки основным языком общения в городе между всеми национальностями был чаще всего грузинский язык, потом русский, а потом "арго" — неповторимая смесь грузинского, армянского, русского и еще каких-то, не сразу мною установленных языков.

Что меня особенно удивило, когда я стал ближе знакомится с моим окружением в Тбилиси, — это красота русской речи в старинных, в смысле своей родословной, грузинских семьях и в давно укоренившихся в Грузии русских семьях. Они напоминали мне традиционные семьи Ленинграда, "петербуржцев", где мне так нравился их русский язык, правильность произношения, строй речи, изысканность в построении фразы, особенно в сравнении с грубоватой, отрывистой, режущей мой слух "аканием", речью москвичей.

Может быть, это происходило из-за моей давней практики слушать хорошую литературную речь в театре, или на радио, — не знаю.

Я думаю, что из-за привычки к пению, развитому слуху, в речи тбилисцев много интонационных переходов от понижения к повышению или, особая тональность, наличие обертонов в говоре, что придает неповторимую музыкальную окраску разговорной речи. Мне кажется, что врожденное качество уроженцев этого города — это генетическая предрасположенность к пению, музыкальные способности и яркая, образная речь. Недаром, Ираклия Андроникова (Андроникашвили) или Сурена Кочаряна можно было слушать часами, что бы они ни читали, о чем бы ни говорили, так завораживающе, мелодически звучали их длинные литературные монологи со сцены.

Оба они, — Сурен Кочарян, как и Андроников, — родились и начинали свою жизнь в Тифлисе. Может быть, здесь в воздухе, наполненном голубизной высокого неба, находилось что-то такое, что развивало музыкальный слух, выстраивало неповторимую музыку говора, задавало особый ритм жизни, настраивало на желание, если не петь или играть, то хотя бы писать свои или, в крайнем случае, декламировать чужие стихи.

Тифлис, Грузия, да пожалуй, и весь Кавказ всегда давали начальный толчок, творческий импульс многим российским поэтам и литераторам, музыкантам и художникам.

Весь этот бесконечный ряд можно было бы начать с Грибоедова, вдохнувшего в Тифлисе воздух любви. Или с Толстого, который на Кавказе обрел себя. Здесь находится начало его литературного пути, здесь он сдавал экзамены на офицера, на мужчину.

Горький напечал свой первый рассказ в Тифлисе. А в Метехской тюрьме услышал, "как сверху через крыши непрерывно вливается глухой шум бешеных волн рыжей Куры, воют торговцы на базаре Авлабара — азиатской части города; пересекая все звуки, ноет зурна, голуби воркуют где-то… Поют странную песню — вся она запутанная, точно моток шерсти, которым долго играла кошка. Тоскливо тянется и дрожит, развиваясь, высокая воющая нота, уходит всё глубже и глубже в пыльное тусклое небо и вдруг взвизгнув, порвется, спрячется куда-то, тихонько рыча, как зверь, побежденный страхом. Потом снова вьется змеею, выползая из-за решетки на жаркую свободу. Внимая этой песне, отдаленно знакомой мне, — звуками своими она говорит что-то понятное сердцу, больно трогающее его…" ("Женщина", А.Горький, 1913, под названием "По Руси (Из впечатлений "проходящего"), напечатано в журнале "Вестник Европы", 1913).