Морис Левер - Айседора Дункан: роман одной жизни

Вместе с тем, по мере того как продолжалась ее миссия в Албании, ей все больше хотелось вырваться из окружавшего ее мира несчастий. Бежать. Как можно дальше. Прочь от ежедневного ужаса голода и смерти. Вернуться, хотя бы не полностью, в прежнюю жизнь, туда, где искусство, танец и, может быть, любовь… Освободиться. Порвать нити, связывающие ее с беженцами. Жалость к ним помогла ей вынести свое собственное горе, но теперь это чувство запирало ее в адский замкнутый крут. Надо было вырваться из него любой ценой, иначе она могла потерять себя навеки.

После краткого пребывания в Константинополе Пенелопа вернулась в Албанию, а Айседора направилась в Триест, где ее ожидала машина с шофером. Оттуда она поехала в Париж, по дороге побывав на берегу Женевского озера. Больше всего она опасалась возвращения в свою студию в Нейи, которая стояла пустая со дня отъезда хозяйки. Она оттягивала срок возвращения, продлевала свое пребывание в каждом городе и деревне, через которые проезжала. Но вот шофер доставил ее к калитке на улице Шово, она пошла по аллее, ведущей к большому дому с закрытыми ставнями. Она вошла в студию, погруженную во мрак и тишину, увидела голубые занавеси, рояль, покрытый тонким слоем пыли, туники учениц, валявшиеся на полу тамбурины и гирлянды увядших цветов. Поднялась на второй этаж. Звук ее шагов гулко раздавался в пустых коридорах. Она вошла в свою спальню и, не снимая пальто, села на диван рядом со столиком, где по-прежнему лежали конфеты и пачка сигарет. Машинально взяла одну, закурила, откинулась на спину, сделала несколько затяжек. И не заметила, как по щекам потекли слезы. Впервые она оплакивала смерть своих детей.

Вернувшись в холл, где лежал ее багаж, она почувствовала себя пассажиркой, потерявшейся на перроне вокзала, и поняла, что воспоминания стали неотделимы от этих стен и выгоняют ее из дома. Она не стала разбирать вещи, а позвонила верному Генеру Скенэ, — как взывают о помощи, — ибо не могла больше выносить этого тяжелого молчания умолкших голосов, этого дома, населенного дорогими ей тенями. В тот же вечер она уехала в Италию вместе с молодым пианистом.

Венеция, потом Римини, Флоренция, где уже давно обосновался Крэг, с которым она даже не захотела встречаться. И, наконец, побережье Италии, где она получила телеграмму от Элеоноры Дузе: «Айседора, я знаю, что вы путешествуете по Италии. Приезжайте ко мне. Я сделаю все, чтобы утешить вас». Телеграмма отправлена из Виареджо — курортного городка, где поселилась недавно великая актриса. Не из-за бурного романа с д'Аннунцио, как об этом многие говорили, и не по состоянию здоровья, а потому, что предпочла уйти со сцены, но не играть в спектаклях, ее недостойных. Она поселилась в розовой вилле посреди виноградника.

По совету Дузе Айседора арендовала большой кирпичный дом в глубине сосновой рощи, за высоким каменным забором. Здание слишком велико для нее. В нем не менее шестидесяти комнат, а наверху — огромный балкон, выходящий с одной стороны на море, а с другой — на горы. У дома мрачный вид. Говорят, что внебрачный сын императора Франца-Иосифа, когда сошел с ума, прожил здесь долгие годы взаперти в узком застенке, под самой кровлей, с зарешеченным окошком. Стены этой комнаты до сих пор хранят рисунки, рожденные больным воображением несчастного. По словам местных жителей, в двери камеры было проделано отверстие, через которое ему передавали еду, когда он стал буйным и опасным для окружающих.

Однако Айседору устраивает это неудобное и мрачное жилище, которое она вскоре переоборудует, чтобы придать ему привычный вид. Во-первых, нужен хороший рояль для Скенэ, ведь со времени возвращения из Албании ей очень хочется вновь заняться танцем. Постепенно предметы словно сами по себе оказываются в самых неожиданных местах, отчего вокруг Айседоры, где бы она ни находилась, устанавливается типичный для нее беспорядок, как на поле боя. В номере гостиницы или на даче, в каюте парохода или в вагоне поезда — закон хаоса срабатывает повсюду. Через какое-то время, в зависимости от размеров, ее жилище теряет свой первоначальный вид и принимает тот образ, который соответствует нраву хозяйки. Комната Айседоры больше всего напоминает скопление предметов, уцелевших после кораблекрушения. Научные книги валяются рядом с тамбуринами, украшенными лентами, с пустыми бутылками из-под шампанского, с шелковыми вышитыми шалями, с фотографиями, письмами, газетами и журналами. Все это образует на полу множество небольших кучек. Непривычный глаз не сумеет увидеть хоть какой-то логики. На самом деле этот кажущийся беспорядок подчиняется строгим и неисповедимым законам.

Итальянцы говорят: «наша Дузе», как говорят «наша Мадонна», с таким же чувством поклонения и фамильярности одновременно. Местоимение «наша» отражает уникальный и почти священный характер этой неповторимой актрисы, к тому же исключительной женщины. Если бы она не была страстно влюблена в театр, она наверняка была бы одной из великих исторических деятельниц. Дузе — полная противоположность Саре Бернар, с которой некоторые упорно сравнивают ее. В Дузе не было ничего от параноического самолюбования, когда крайней экстравагантностью пытаются вызвать восхищение глупцов. Одним словом, ничего от насквозь фальшивого мира театра, ни в образе жизни, ни в мировоззрении.

Несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, она не носит корсета, не боится показать свою полнеющую фигуру, не признает косметики и крашения волос, морщины придают ее лицу сходство с трагическими масками из пьес Эсхила. Отказываясь от модных костюмов и побрякушек, она носит черные платья, словно купленные на рынке в Сицилии. Одежда полнит ее и вечно свисает с одного бока. Ее можно было бы принять за крестьянку из Абруцц с крупными благородными чертами лица, если бы не глаза: они смотрят словно из океана всепрощения, добрые и трогательные, как молитва о безутешном горе людском.

Великая итальянка смотрит на себе подобных глазами философа, воспитанного на идеях Платона, Данте и Фомы Аквинского. Преисполненная глубокого и истинного великодушия скорее интуитивно, чем в силу христианской благотворительности, она знает, что забвение смягчает боль сердца, но никогда не излечивает полностью. Не боясь растравить раны, она просит Айседору рассказывать ей о своих детях, рассказывать долго, не упуская деталей, чтобы освободить ее от самых мрачных мыслей.

Особенно Айседору завораживает способность Дузе предсказывать события, дар прорицания. Однажды во время сильной грозы, в момент, когда молния осветила бушующее море, она вскрикнула, указывая на точку у горизонта:

— Смотрите, там сверкают глаза Шелли. Вон он блуждает по волнам. Вы его не видите?