Юрий Погосов - Мелья

— Кто там? — стараясь сдержать волнение, спросила она.

— Полиция! Сеньора, поскорее открывайте.

Хулио Антонио поднялся, сжав руками спинку стула, словно готовясь отразить нападение. Оливин повернулась, посмотрела на него и дрожащей рукой взялась за рукоятку замка. Отворилась дверь. Перед ней стоял полицейский.

— Здесь живет сеньор Никанор Макпарланд? Он же Хулио Антонио Мелья…

— Это я. — Хулио разжал руки, и стул, покачнувшись, ударился об стол. — Это я, что вам угодно?

— Вам извещение из суда. Вот распишитесь в получении.

Когда дверь захлопнулась за полицейским, Мелья уже прочитал извещение: он привлекался к судебной ответственности за нарушение запрета ректора бывать в здании университета. В качестве истца выступал сам ректор — доктор Фернандес Абреу.

Друзья правы: любой предлог мог послужить для его ареста.

Первая полоса газеты «Эль Камагуэйяно» с сообщением об освобождении Мельи под денежный залог. Декабрь 1925 г.

Ведь это было так давно… Тюрьма резко разграничила его жизнь, все, что было до ареста, казалось далеким прошлым. На самом деле это случилось осенью, месяца три назад. Да, в нарушение приказа ректора он приходил в университет. Ну и что же? Он совершил преступление? Надо немедленно ответить этому сеньору Абреу.

Сразу же после завтрака Мелья сел за письмо.

«Сеньор ректор университета!

Я получил из рук полицейского, который способен не только задержать преступника, но и уничтожить невинного, извещение, вызывающее меня в суд. Вы, достопочтенный ректор университета, как это гласят официальные документы, выступаете в качестве истца. Какой пример для преподавателей университета! Ректор, который не обладает ни духовной силой, ни авторитетом, ни достаточным красноречием, чтобы справиться с каким-то студентом. Он вынужден (ах, как тяжела тога ректора!) обратиться за помощью к судебным властям…»

Хулио поднял голову — мелкий рассыпчатый дождь дробно стучал по черепице соседнего дома… Удастся ли уехать незамеченным?

«…Никогда еще ни один ректор не подавал в суд на студента, чтобы отомстить ему за ничтожный проступок.

В чем же вы обвиняете меня?

В том, что я вошел в здание университета без вашего разрешения. Ну что ж, я это сделал, не спросив у вас разрешения. Но мне приказали прийти туда две тысячи студентов, которые хотели выслушать правду о всех вас.

В тот день вам не удалось запретить мое выступление. Студенты не дали вам говорить до тех пор, пока они сами этого не захотели. И тогда вы дали «честное слово», выступая перед ними, что меня не будут больше в чем-либо обвинять.

Но, несмотря на «честное слово», вы подали на меня в суд».

А что, если остаться и принять вызов? За спиной стояла Оливин. Он знал, что она догадывается о его мыслях. Остаться? Принять вызов… Нет, теперь и голодовка не поможет, они быстро расправятся с ним. Последнее время этот «тропический Муссолини» быстро и просто умерщвляет своих противников. А бороться можно и в изгнании.

«…Вам мало моего исключения, вы хотите снова засадить меня в тюрьму… Вы не ректор Национального университета, а полицейский инспектор, который хочет силой насадить в культурном центре железную дисциплину.

Назло вам желаю расцвета университетской революции».

Оливин молчала. Он встал и подошел к ней:

— Перешли, пожалуйста, это письмо. Надо собираться, скоро придет Густаво.

Сумерки наступили раньше обычного, так как небо с утра затянулось тучами. Хулио был уже одет, когда пришел Альдерегиа. Без долгих проволочек они попрощались с Оливин и спустились в ожидавшую их машину.

Южный поезд готов был уже отойти от перрона, когда доктор и Хулио с документами на имя Хуана Лопеса разместились на своих местах.

В дороге почти не разговаривали. Альдерегиа быстро заснул, а Хулио забылся тревожным сном, просыпаясь при каждом стуке вагонной двери.

Еще не рассвело, когда остановились у станции Родас. Здесь они сошли и встретились в условленном месте с братом Густаво Фелисиано Альдерегиа: он ждал с автомашиной. Остаток пути до Сьенфуэгоса надо было проделать по шоссе, чтобы не появляться на городском вокзале, где наверняка можно было столкнуться с полицейскими шпиками.

Крепкое объятие, рукопожатие, и Хулио садится в машину. Не ведали тогда друзья, что видят друг друга в последний раз.

Фелисиано молчал, напряженно всматриваясь в темноту, а Хулио, засунув руки в карманы плаща, откинулся на спинку сиденья. Так и доехали до Сьенфуэгоса. Окраинами, по загородному шоссе, обогнули город и минут через двадцать остановились перед невысокими чугунными воротами, за которыми виднелся дом с верандой и окнами, забранными узорной решеткой. Их уже ждали. Хозяин дома представился:

— Исидор Гонсалес, морской агент. Все в порядке. Завтра с утра сядете на транспорт «Камайягуа», он идет в Гондурас.

Уже три часа, как, укутавшись в плащ, Хулио стоял на палубе, прислонившись к туго натянутому стальному тросу. Грязный пароходишко, специализировавшийся на перевозке фруктов, вызывал у него омерзение. Он напоминал тюрьму на Прадо I. Капитан сказал, что через день они пришвартуются в гондурасском порту Пуэрто-Кортес. Уходить в каюту не хотелось, хотя ветер посвежел и плащ не спасал от колючих порывов. Уже позади остался остров Пинос. Справа тянулись берега родной Кубы — провинция Пинар-дель-Рио. Еще несколько часов, и растают в ночной мгле ее очертания. Когда он возвратится на родину? А вдруг никогда?..

В этот предзакатный час море расстилалось безжизненной синей пустыней. На какое-то мгновение Хулио показалось, что вокруг только вода и больше ничего. Нет ни этого захламленного пароходика, ни серого берега на горизонте. И вдруг метрах в двухстах, разрезая воду, показался черный блестящий полумесяц. Акула! И сразу же в памяти возник августовский вечер и море в заливе порта Карденас.

Люди ходили по берегу и смотрели на море. На рейде стоял пароход с невиданным флагом — красным. Он пришел сюда два дня назад, потому что Мачадо приказал не пускать его в гаванскую бухту. Теперь он на виду у всего Карденаса. Грузчики, что возили в шаландах мешки с сахаром на это судно, рассказывали небылицы. Что капитан не кричит на матросов, да и никто не кричит ни на кого, что чистота и порядок на борту невиданные и, наконец, что моряки обращались к неграм-грузчикам как к равным, радушно и приветливо. Хочешь не хочешь, а верить приходилось, ведь это был пароход из Советской России. Когда под вечер усталые грузчики возвращались домой, от знакомых и незнакомых отбоя не было: все хотели знать, что это за русские и похожи ли они на кубинцев.