Аркадий Кошко - Очерки уголовного мира царской России

Он поглядел-поглядел да и сказал: "Что же? Бумага старинная, старину я люблю, рубля три я за нее дам, да, пожалуй, дам и пятерку. Хотите?" Эге, подумал я, коли так быстро пятерку дает - значит, вещь денег стоит. "Нет, - говорю, - разве можно за такой документ пять рублей взять? Вы давайте настоящую цену". А он мне: "Мы вот что сделаем. Я завтра у одного любителя старины порасспрошу. Если он скажет, что стоит, то я прибавлю. Приходите завтрашний день в чайную "Якорь", и мы сторгуемся". - "Ладно, - говорю, - приду!"

Пошел я от чиновника опять к соседу, рассказал, как было дело, а сосед мне говорит: "Ну, если так, так меньше как за полсотни не отдавай". Пошел на следующий день в "Якорь", прошу полсотни, а чиновник все торгуется; однако догнал он цену до 25 рублей. Я не уступаю. Наконец, он говорит: "У меня при себе пятидесяти рублей нет, приходите завтра, я еще кой с кем посоветуюсь, может, и сговоримся". Когда же мы сегодня явились в "Якорь", то нас господин Урусов арестовали и привезли сюда.

Допросил я и чиновника, оказавшегося служащим в губернском казначействе. Он заявил, что интересуется старинными документами вообще, не прочь был приобрести и эту расписку, но цены ей не знает.

Записав адреса того и другого, я отпустил их с миром, но приказал моей агентуре подробно проверить все рассказанное Богдановым.

Были допрошены и его жена, и сосед, и даже лавочник на толкучке, где была приобретена божница. Все подтвердило точность показаний Богданова. Вместе с тем я отправил одного из чиновников в Сохранную казну, дабы справиться о ценности и значении документа александровских времен.

Как я был поражен, услышав через несколько часов по телефону от моего агента из банка:

- По проверке в архиве документ оказался записанным под таким-то номером, за истекшее столетие сумма, на нем обозначенная, считая со всеми сложными процентами, превратилась в 65 000 рублей, которые можно получить в любую минуту.

Направив дело, за отсутствием состава преступления, на прекращение, я вместе с тем запросил мнение прокурора Брюна де Сент-Ипполит о том, кому по смыслу закона должны принадлежать эти деньги.

Он мне тотчас же ответил, что деньги принадлежат собственнику сохранного свидетельства, каковым в данном случае является Богданов, как лицо законно приобретшее божницу.

Оформив все это дело, я вызвал последнего.

- Ну, и привалило же тебе, братец, счастье!

- А что такое, г. начальник?

- Да бумажка-то твоя оказалась кладом!

- Неужто, ваше высокородие?

- Вот тебе и неужто! А ты за полсотни хотел отдать.

- А много ли, дают-то за нее?

- Шестьдесят пять тысяч рублей.

- Шутить изволите, г. начальник?! - сказал Богданов, недоверчиво и грустно улыбнувшись.

- Ну, брат, мне шутить некогда. Говорю тебе - 65 000, и деньги можешь получить хоть сегодня.

- Господи! Да как же это так? Да с чего же это? Не может этого быть... Ваше высокородие! Жена, дети...

Тут на радостях Богданов залепетал какой-то бессвязный вздор, вспотел, засморкался, затоптался на месте. Наконец, несколько успокоившись, он воскликнул:

- Господи Ты Боже мой! Ведь счастие-то какое привалило!

Вот недаром люди говорят, что незаконнорожденным удача. Ведь я, ваше высокородие, и есть незаконнорожденный, ведь я из воспитательного дома! Уж вы позвольте мне тысчонкой отблагодарить господина Урусова.

- За что же ты будешь благодарить Урусова?

- Да как же?! Ведь он меня арестовал!... Если бы не он - так я бы бумагу продал за полсотни, а то, пожалуй, еще пятерку, другую скинул!

- Ну, это твое дело. Пиши прошение градоначальнику, и если он разрешит, то валяй!

На этом мы расстались. Через неделю я услышал, что Богданов, получив деньги, открыл в Сокольниках большую мастерскую, переехал на новую квартиру и зажил честно, хорошо и счастливо.

Через месяц примерно как-то ранним воскресным майским утром я очутился в Сокольниках для осмотра на месте жертв какого то дерзкого убийства. Исполнив эту грустную обязанность и подавленный виденным тяжелым зрелищем, мне захотелось отдохнуть душой. Дай-ка зайду к Богданову, решил я, полюбуюсь его новой и, как говорят, счастливой жизнью. Мне указали адрес, и я в одиночестве пешком побрел его разыскивать. Под указанным номером я нашел небольшой каменный домик, белый, приветливый, окруженный садом. Я вошел в калитку, постучался на крыльце.

Сам Богданов открыл мне дверь и, завидя меня, радостно воскликнул:

- Ваше высокородие, да вы ли это?! Вот не ждал не гадал!

- Здравствуй, голубчик! Я, я самый и есть! Вот очутился в Сокольниках да и зашел взглянуть на твое новое житье-бытье.

- Пожалуйте, пожалуйте! - засуетился он. - Настя, подь сюда, смотри, какого гостя нам Бог послал! - крикнул он жене.

В дверях показалась высокая стройная женщина, в ярком пестром платье, в козловых полусапожках. Завидя меня, она улыбнулась широкой, приветливой улыбкой.

- Вот, Настенька, наш благодетель, господин Кошкин. Я про них тебе рассказывал. Принимай и потчуй дорогого гостя!

Затем он обратился ко мне:

- Может, закусите? Водочки или сладкого винца откушаете.

- Нет, спасибо, ничего я не хочу. Разве вот стаканчик чаю дадите. Пить хочется.

- Сию минуту! Настя, согрей самоварчик, живо!

Он повел меня в большую угловую комнату. Я огляделся. Кругом было опрятно и уютно. В углу под образами стоял стол, у стола стеклянная горка с позолоченной посудой, тут же виднелся мягкий диван, несколько стульев, вдоль окна висели белые кисейные занавески, на окнах зеленела герань, под потолком в клетке трещала канарейка. Из открытых настежь окон лился бодрящий запах черемухи.

Не успел я хорошенько осмотреться, как Настя уже покрыла стол скатертью, поставила на него огромный черный поднос с ярко нарисованными на нем букетами, расставила чашки, а вскоре приволокла ведерный, ярко вычищенный, кипящий самовар. Откуда-то появился и воскресный сдобный пирог с малиновым вареньем.

Меня усадили в почетный угол - под образа, рядом присел хозяин, а Настя, не садясь, принялась, потчевать.

- Ну, что, - спросил я их, - довольны вы своей новой жизнью?

Они словно ждали этого вопроса и, радостно волнуясь, перебивая друг друга, заговорили:

- Да уж так довольны, так довольны, что не знаем, как и Бога благодарить! Ведь прежде часто тяжеленько приходилось - того не хватает, этого... Теперь же ни в чем недостатка нет. Опять таки и обращение людей стало другим. Прежде, бывало, зайдешь в лавку к нашему Степану Ивановичу Вахрамееву и стоишь, и ждешь, никто-то на тебя внимания не обращает. А теперь - и стул-то тебе подадут, и Настасьей Филипповной величают. Или иной раз в праздник соберемся с мужем в церковь, я в шелковом платье, муж в крахмале, при золотых часах, идем степенно, все нам шапки ломают, в церкви - расступаются, место дают. Словом - от всех одно уважение видим!